Посол Тротти в письме от 21 ноября 1940 года, отправленном из Виджевано, горячо рекомендовал Леоноре д’Эсте прибыть в Павию днем 16 января и не позже, ибо, подчеркивал он, венчание назначено на 17 января в герцогской часовне. Измученный бесплодными переговорами, продолжавшимися в течение нескольких месяцев, посол просил об одном, обращаясь на этот раз к герцогу Эрколе: «Не присылать слишком много дам». Посол не чаял, чтобы бракосочетание свершилось как можно скорее. Дело в том, что переменчивость намерений, также и в том, что касалось соблюдения брачных контрактов, была явлением в ту эпоху весьма заурядным. Вот отчего посол просил своего герцога: «Действуйте без промедления!» Речь шла о товаре скоропортящемся. Посол был прав. Амор и власть — основные расчетные единицы эпохи — предопределяли систему союзов, были золотым эквивалентом Возрождения.
По этой причине Эрколе д’Эсте неожиданно предложил Лудовико заключить сделку: не обмениваться приданым (Анна Сфорца должна была принести своему мужу 150 тысяч дукатов золотом, тогда как Беатриче д’Эсте — 40 тысяч, хотя до сих пор неизвестно, чем была обусловлена столь значительная разница в суммах), а передать ему, герцогу Феррары, Парму, и ни дукатом больше. Ответ Лудовико был незамедлительно получен и выдержан вполне в стиле миланского герцога: «Я не поступлюсь ни одним зубцом сторожевой башни замка, стоящего на рубежах Миланского государства. И впредь намерен я заботиться о собирании земель». Таким образом, герцогу д’Эсте пришлось удовлетвориться приданым. Пармы он так и не увидел.
Браки всегда порождают новые проблемы, и нет им числа. Анна Сфорца, семнадцатилетняя невеста, дочь злодейски убитого Галеаццо Марии и сестра Джана Галеаццо, заявила вдруг, что она не сделает и шагу из Милана, если ей не позволят взять с собой в Феррару четверых камер-юнкеров и четырех фрейлин, с которыми она была дружна с детства. Без них в Ферраре, заявила она без обиняков, ей не жить. Изабелла Гонзага, которая должна была сыграть роль свидетельницы при бракосочетаниях своих брата и сестры, намеревалась явиться в Милан со свитой столь многочисленной, будто это она сама собиралась выходить замуж. В ее свите насчитывалось сто сорок четыре человека, девяносто лошадей и такое количество прислуги, что никто и не брался ее пересчитать. Мавр был вынужден потребовать, чтобы она сократила свою свиту хотя бы наполовину. Наконец свадебный поезд, самый необычный и красочный в истории Италии праздничный караван, был готов отправиться в рискованное путешествие. Лудовико не лгал, когда ему пришлось живописать в самых трагических красках риск передвижения через скованную морозами Италию. Зима 1490 года вошла в историю страны как самая лютая и жестокая зима, какая была когда-либо на Апеннинском полуострове. Дороги были заметены сугробами, спуски в долину обледенели. Вдоль По даже особые повозки, в которые впрягали по нескольку волов сразу, не были в состоянии преодолевать ледяные торосы. Первоначальный замысел — подняться вверх по реке на барже — оказался неисполнимым, так как воды По были скованы ледяным панцирем. Пришлось передвигаться на особых санях — тех же повозках, поставленных вместо колес на особые гигантские коньки. Леонора, Беатриче, Альфонсо, Сиджизмондо и многочисленная свита, состоявшая из хорошеньких камер-юнкеров и фрейлин, отправились в путь на этих импровизированных санях в среду утром 29 декабря. Почти в тот же ранний час из Мантуи пустился в дорогу поезд Изабеллы д’Эсте. Оба поезда, как было условлено, должны были встретиться на берегу По, на полпути между Виенной и Брешелло. Именно в этом месте река становилась судоходной. Гости, спешившие в Милан из Феррары и Мантуи, могли пересесть здесь на три бучинторо, специально присланные для них из ломбардской столицы. Предполагалось, что свита будет доставлена на восемнадцати баржах. Мавр рассчитал, что таким образом гости в целости и сохранности прибудут в Пьяченцу, ну а оттуда до Павии, где их и ждал Мавр, было рукой подать.