Сам Александр Иваныч в мае потерял работу сантехника в сети супермаркетов «Spar». Магазины закрыли, всех сократили. К весне «шабашки» отпали окончательно, да и разовых подработок с каждым днем становилось меньше. Однако уехать — бросить семью и дом он не мог. Вскоре кончились деньги, ведь каких либо финансовых запасов в небогатой семье отродясь не водилось.
После бомбоштурмового удара по зданию областной государственной администрации Иваныч пришел домой и сказал, что, дескать, надо бы идти в ополчение. Что и как он там видел, рассказывать не стал. Семья была категорически против.
К 1-му августа никакой работы не было уже несколько недель. В доме закончились продукты, сигареты, деньги. Город к тому времени обстреливали по нескольку раз в сутки. И Иваныч не вытерпел: пошёл к зданию облгосадминистрации, встретил знакомого парня, на тот момент служившего в комендатуре, и заявил: «Иду в ополчение. Дома сидеть — сил моих нет! С этими бабами я просто с ума схожу!»
Оформили сразу. С первого же дня нашлась работа, да так, что головы не поднять. Тут же намертво прилип и позывной — «Кулибин». Следом для Иваныча началась и война…
Где и как воевал, он никогда особо не рассказывал. Однако вскоре случилась беда — умерла бабушка. Связи тогда не было — начались поиски. Нашелся боец Погорелов на рубеже обороны под Счастьинским направлением.
К осени стало потише, активные боестолкновения практически закончились, люди стали потихоньку возвращаться. Появилась какая-то работа, и он решил вернуться. Уволился из комендатуры в ноябре, нашел заказы, стал работать, а все свободное время проводил в семье с детьми и внуком. Однако счастье вернулось ненадолго…
С возобновлением вооруженного противостояния Иваныч сразу засобирался в «боевые». Семье объяснил просто:
— Там пацаны необстрелянные в бой идут. А я служил, воевал, все уже здесь видел… Что же мне — отсиживаться у них за спиною?! Это неправильно, я считаю…
12 января боец Александр Погорелов был зачислен во 2-ю разведроту ОРБ Корпуса Народной милиции ЛНР.[14]
Сорокапятилетний отец семейства возрастом уже не подходил для такой службы, но для него это не стало преградой. Крепкий, сильный мужик, к тому ж, не моргнув, совравший, что, дескать, служил в Афгане — благо ветеранская отметка в военном билете безадресная. Ну, и как такого не взять в разведку?!
Разговоров на тему «сиди дома» в семье больше не шло. Как-то перед зимней кампанией по местному каналу «Луганск-24» шёл репортаж об ополчении, где показывали воюющих женщин. Иваныч встал, ткнул пальцем в экран телевизора и сказал — громко и для всех: «Видели? А я ж мужик. Я ж не могу сидеть дома, когда служат молодые девчонки и ребята». Вопросов тогда больше не задавали.
Ну и попал, как хотел — в самое пекло. Начались бои за Дебальцево. Иваныч практически не приезжал домой. В редкие отпускные был немногословен и, как заметили родные, подавлен. На настойчивые расспросы как-то скупо ответил: «Вика, мы бывали в таком аду, что ты себе не представляешь».
В тот приезд собрал всю ненужную детскую одежду. На вопрос «зачем?» — ответил: «Под Дебальцево есть места в поселках, где дети буквально голые, а уж близко зима». Потом, помолчав, рассказал:
— У нас там дети…. хлеба просили…. Я просто смотреть на это спокойно не могу. Мы с пацанами пытались поддержать их — сухпайками, хлебом, всем, чем могли. Разорвешь, дашь одному краюху, а он не ест — бежит к матери, сестрам, другой ребятне, к ним прибившейся, и делиться там со всеми пытается. Мы им все своё поотдали. А как иначе?! У наших мужиков слёзы на глазах. Как на это смотреть можно?!
На фронте, под Дебальцево, Погорелова больше всего волновало, что дети страдают от этой войны. Очень переживал за внука, за младшего сына. Болела душа и за старшего.
— Мне, старому, тяжело воевать. Не могу смотреть, как, считай, Витькины одногодки под пули подставляются. Душа болит за пацанов. Вот я-то, к примеру, пожил, а им ведь жить и жить. У меня-то семья, дети, внук… а они мальчишки 18–19 лет, мне их жалко, — как-то поделился с Викой Иваныч.
— Однажды под обстрелом вытянул из под завала парнишку с роты. Того привалило во время обстрела. Пацанёнку, как Витьке нашему, ну восемнадцать-девятнадцать не больше, а он туда же — воевать пошел…. Ну, как мог, дотащил его до окопа. Еле-еле его откачали, привели в чувство. Отправили в больницу в Луганск, — рассказывал он.
Да и Вика помнит этого парня, навещала его потом вместе с папой.
Тем временем пришло время решать судьбу Виктории. Как-то вечером, выйдя покурить, Иваныч о чем-то громко заспорил с её женихом. А вернувшись, вдруг, неожиданно благословил их будущий брак. Вика только посмеялась: «А меня вы спросили, поженив за перекур на дворике?». Тогда все смеялись. Да вот только на быструю фронтовую свадьбу Иваныч так и не попал — со службы не отпустили, а дома перенести торжество не смогли. А ведь грозился-то как: «Эх, Виконька моя! Уж на твоей-то свадьбе я неделю гулять буду!»