К утру Геннадий Алексеевич немного оправился. Голова болела, но терпеть боль стало можно. Он попробовал пообщаться с Петром, но ему это не удалось. Тот не отзывался. Геннадий Алексеевич попытался сесть на кровати и с удивлением заметил, что тело стало подчиняться ему несравнимо лучше, чем раньше. Он встал на ноги и, держась за спинку кровати, сделал первый шаг в своей новой жизни. Голова закружилась, и Геннадий Алексеевич медленно опустился на пол, смахнув рукой со стола кружку с морсом. Она упала на пол и разбилась.
На шум открылась дверь, и в комнату заглянула Варька. Охнув, она подбежала к Геннадию Алексеевичу и попыталась его поднять. Не справилась и позвала на помощь Прохора, прокричав, что барин упал с кровати.
Тут же появились кучер, священник и врач, сидевшие в соседней горенке и уже приканчивающие вторую бутылку наливки. Общими усилиями они подняли Геннадия Алексеевича и уложили на кровать.
Неожиданно для себя, Геннадий Алексеевич осознал, что хорошо знает всех присутствующих, хотя до этого никого из них не видел: и отца Варфоломея, и Аристарха Мефодиевича, и Прохора. Он понял, что сознания их с Петром соединились, и, похоже, именно он стал главным в их общем теле.
— Где маменька? — тихо спросил он присутствующих.
Аристарх Мефодиевич потрогал лоб больного, попросил показать язык, сосчитал пульс и поинтересовался о болях в голове.
— Голова болит, но значительно меньше, чем раньше. Уже можно терпеть, и, похоже, боль уходит. Где маменька?
Мужчины переглянулись, и вперёд вышел отец Варфоломей:
— Пётр Иванович, Елизавета Афанасьевна преставилась от сердечного приступа три часа назад. Лекарства Аристарха Мефодиевича не помогли. Я её причастил. Перед смертью она в нашем присутствии подписала завещание, в котором отписала всё принадлежащее ей имущество вам. Мы все были тому свидетелями.
Геннадий Алексеевич закрыл глаза. Он почувствовал неподдельное горе от этого известия. Петенька очень любил мать, а после соединения их сознаний все эмоции, знания, умения, привычки Петра стали присущи и Геннадию Алексеевичу.
«С этого момента я — Пётр Иванович! И только так буду себя позиционировать!» — решил он.
— Пока я нездоров, прошу вас, отец Варфоломей, и тебя, Прохор, заняться подготовкой похорон маменьки. А сейчас оставьте меня, надо прийти в себя от этого известия.
— Пётр Иванович, всё сделаем, как положено. Вы только поправляйтесь поскорее, чтобы присутствовать на похоронах. Похороны послезавтра.
Оставшись в одиночестве, Пётр Иванович стал размышлять над своими первоочередными делами:
— надо вступить в права наследства;
— разобраться со своим финансовым положением. Ранее он пользовался теми денежными средствами, которые давали ему родители на учёбу и жизнь в Санкт-Петербурге. Финансового положения семьи досконально он не знал;
— разобраться с производственными делами на семейных предприятиях: фаянсовой фабрике, лесопилках и, возможно, других неизвестных ему производствах;
— познакомиться с уездным и губернским начальством;
— и обязательно съездить на место, где располагалась его дача, около деревни Луки. Туда тянуло его, словно магнитом, и чем больше он думал о причинах этого, тем быстрее ему хотелось оказаться там.
Постепенно он опять заснул.
Пётр Иванович проснулся к обеду голодным и с совершенно здоровой головой. Позвав Варьку, попросил её принести ему одежду, умыться и дать команду на кухню в отношении обеда. Всё было моментально исполнено.
Надев домашний халат, Пётр Иванович умылся и наконец рассмотрел в зеркале своё новое лицо. Из зеркала на него смотрел молодой человек с голубыми глазами, каштановыми волосами, довольно длинным узким носом, почему-то называемым греческим, впалыми щеками и тёмными кругами вокруг глаз — последствиями болезни. Лицо скорее овальной формы, с высоким лбом и выдвинутым вперёд подбородком с ямочкой посередине. Ростом он оказался повыше себя прежнего, где-то чуть больше 180 сантиметров. Широкие плечи, торс с развитой мускулатурой, поджарое тело. Не понравилось ему только выражение лица — какое-то неуверенное и просяще-виноватое.