Несколько дней спустя в своем уединении Лукреция получает известие о том, что убит ее брат, герцог Гандийский. Римляне уже обвиняют в его смерти Чезаре, которого Александр VI так долго оттеснял на второй план, отдавая предпочтение младшему сыну; Чезаре, который афиширует свое презрение к жизни других людей, равно как и к своей сооственной, которому по душе опасность, а значит, вызов всему и вся; Чезаре, который весьма далек от мысли, что необходимо оставить Богу право покарать соперника, и который всегда готов сам вершить правосудие. Поиск величия и счастья доводит его до крайностей, граничащих с преступлением.
В этот же монастырь, где живет Лукреция, в поисках уединения прибывает Ваноцца. Из двух женщин матери гораздо труднее. Авель и Каин в 1497 году! От нее Лукреция узнает о трагедии все до мельчайших подробностей.
«Римский первосвященник, — пишет Гвиччардини, — с самого начала своего царствования задался целью сделать средоточием земного величия своего рода герцога Гандийского, однако Чезаре, кардинал Валенсии, всему на свете предпочитавший войну, мрачно взирал на почести, коими осыпали его брата, чье место ему не терпелось занять». Именно тогда, в первых числах июня, Александр VI решил отправить обоих сыновей в Неаполь: Хуана — для получения инвеституры нового герцогства Беневенте, а Чезаре — в качестве папского легата, уполномоченного короновать Федерико Арагонского, наследника короля Ферранте, умершего год назад.
Их мать, осознавая, какая несправедливость творилась в отношении Чезаре, уже давно желала помирить сыновей. Накануне их отъезда в Неаполь она устроила застолье в своем имении возле Сан-Пьетро-ин-Винколи, которое она купила за 500 дукатов четырьмя годами ранее. В окружении виноградников, где трещали сверчки, вдали от римской жары, Ваноцца велела в тот вечер, 14 июня, подать сельский ужин в увитой зеленью беседке. Она сидела веселая во главе стола, и лицо ее хранило следы царственной красоты. Помимо двух ее сыновей были приглашены кардинал Монреале, Хуан Борджа и капитан папских войск Родриго Борджа. Внезапно появляется человек в маске, который подходит к Хуану и шепчет ему на ухо несколько слов, после чего удаляется, не вызвав ни у кого беспокойства. Вот уже более месяца его часто видят в компании герцога во время галантных приключений. По окончании вечера все разъезжаются на своих мулах в окружении оруженосцев. Позднее стало известно, что около дворца Чезарини, где жил вице-канцлер Асканио Сфорца, тот же человек возник из темноты, и герцог Гандийский, посадив его на круп своей лошади, объявил телохранителям, что покидает их и отправляется немного поразвлечься. Его сопровождал только один конюх.
Утром герцог не появился. Папу тревожит его отсутствие, однако, думая, что речь идет о временном исчезновении, он советует держать все в секрете. Вечером на одной из улочек найден умирающий конюх, дающий лишь весьма расплывчатые сведения. Тотчас же интуиция народа рождает слух, что герцог Гандийский убит и брошен в Тибр. В тот же вечер Бурхард сообщает: «Александр VI, потрясенный до глубины души и ожидающий худшего, велит начать розыски».
Некий Горджо Скьявино, моряк, стороживший груз древесины на судне, пришвартованном в порту Рипетта, неподалеку от мавзолея Августа, сообщает, что в ночь со среды 14 июня на четверг 15 июня там, куда сливают грязь и нечистоты, он заметил двух людей, к которым вскоре присоединился всадник; поперек седла у него лежал человек. Развернув лошадь задом к реке, он вроде бы сбросил тело в Тибр в том месте, куда сбрасывают нечистоты. Плащ жертвы еще долго плавал бы на поверхности, если бы его не утопили, бросив несколько камней. Ответ моряка на вопрос, почему он не рассказал об увиденном раньше, свидетельствует о том, насколько небезопасно было в Риме: «Мне довелось видеть с сотню трупов в Тибре, так что и этому я не придал большого значения».
После этого были вызваны триста рыбаков и пловцов. Ближе к вечеру Баттистино ди Талья приносит обмытое тело Хуана, оно обезображено девятью ранами, одна из которых зияет на шее. К его поясу были все еще привязаны кинжал и печатки, а в кошельке лежали тридцать дукатов, из чего следовало, что убийство совершено не ради грабежа.