Тамъ наверху, на серединѣ горы, въ развалинахъ дворца маврскихъ королей Гибралтара, онъ видѣлъ темницу, переполненную людьми всѣхъ національностей, преимущественно испанцами, осужденными на пожизненное заключеніе за то, что они подъ вліяніемъ любви или ревности нанесли ударъ ножомъ, какъ свободно поступаютъ люди на разстояніи всего нѣсколькихъ метровъ, по ту сторону границы.
Кнутъ хлесталъ на законномъ основаніи. Люди истощались и умирали, вращая маховое колесо насосовъ. Съ холодной методической жестокостью, въ тысячу разъ худшей, чѣмъ страстное варварство инквизиціи, истребляли людей, питая ихъ лишь настолько, чтобы они могли продолжать свою жизнь, представлявшую одну пытку.
Нѣтъ, здѣсь былъ другой міръ, гдѣ его ревность и бѣшенство были не у мѣста. Но ужели онъ потеряетъ Луну безъ крика протеста, безъ вспышки мужественнаго возмущенія? Теперь, когда его разъединили съ ней, онъ въ первый разъ понялъ всю важность своей любви, начавшейся отъ нечего дѣлать, изъ жажды чего-нибудь необычайнаго, а теперь грозившей перевернуть всю его жизнь. Что дѣлать?
Вспоминались ему слова одного изъ гибралтарцевъ, которые сопровождали его во время его прогулокъ по Королевской улицѣ, представлявшаго странную смѣсь андалузской насмѣшливости и англійской флегматичности.
– Повѣрьте, другь, это дѣло великаго раввина и всей синагоги. Вы шокировали ихъ. Весь свѣтъ видѣлъ, какъ вы открыто устраивали свиданія у окна. Вы не знаете, какое вліяніе имѣютъ эти сеньоры! Они вторгаются въ дома своихъ прихожанъ, направляютъ ихъ, повелѣваютъ ими и никго не можетъ имъ противостоять.
Слѣдующій день Агирре провелъ на улицѣ или гуляя около дома Абоабовъ, или неподвижно стоя въ дверяхъ отеля, не упуская изъ виду дверь квартиры Луны.
Быть можетъ она выйдетъ?
Послѣ вчерашней встрѣчи, она, вѣроятно, забыла свой прежній страхъ. Имъ надо было поговорить. Три мѣсяца онъ сидитъ въ Гибралтарѣ, забываетъ о своей карьерѣ, рискуетъ ее испортить, злоупотребляетъ вліяніемъ свохъ родственниковъ! А теперь хочетъ разстаться съ этой женщиной, не обмѣнявшись прощальнымъ словомъ, не узнавъ, чѣмъ вызвано такое неожиданное превращеніе!
Поздно вечеромъ Агирре вдругъ почувствовалъ трепетъ волненія, въ родѣ той дрожи, которую испыталъ въ конторѣ мѣнялъ, узнавъ, кто такой вернувшійся изъ Америки еврей. Изъ дома Абоабовъ вышла женщина, одѣтая въ черное, Луна, такая же, какой онъ ее видѣлъ предыдущимъ днемъ.
Она немного повернула голову и Агирре угадалъ, что она замѣтила его, что и раньше она видѣла его, спрятанная за жалюзи. Она ускорила свой шагъ, не поворачивая головы, а Агирре послѣдовалъ за ней на извѣстномъ разстояніи по тротуару, задерживая группы испанскихъ рабочихъ, которые спѣшили изъ арсенала въ деревню Ла Линеа, прежде чѣмъ раздастся вечерній сигналъ и крѣпость запрется.
Такъ шли они одинъ за другимъ по Королевской улицѣ. Дойдя до Биржи, Луна пошла по Church Street (Церковной улицѣ), напротивъ католическаго собора. Здѣсь было меньше толкотни и рѣже были магазины. Только на углу переулковъ стояли небольшія группы, болтая послѣ трудового дня. Агирре ускорилъ свой шагъ, чтобы догнать Луну, а она, словно угадавъ его намѣренія, пошла медленнѣе. Дойдя до задняго фасада протестантской церкви, онъ догналъ ее на расширеніи улицы, носившемъ названіе Gatedral Square (Соборнаго сквера).
– Луна! Луна!
Она повернула лицо, чтобы взглянуть на него и оба инстинктивно отошли вглубь площадки, избѣгая улицу, и остановились у мавританскихъ аркадъ протестантскаго собора, краски котораго начинали блѣднѣть и таять въ сумракѣ ночи. Прежде чѣмъ они могли заговорить, ихъ окутала нѣжная мелодія музыки, доносившаяся, казалось, издали, прерывистые баюкающіе звуки органа, голоса дѣвушекъ и дѣтей, пѣвшихъ по-англійски славу Господу, щебеча, какъ птички.
Агирре не зналъ, что сказать. Всѣ его гнѣвныя слова были забыты. Ему хотѣлось плакать, опуститься на колѣни, попросить о чемъ – нибудь того Бога, кто бы Онъ ни былъ, который находился по ту сторону стѣнъ, былъ убаюканъ гимномъ мистическихъ птичекъ, этихъ дѣвственныхъ, дышавшихъ вѣрой голосовъ.
– Луна! Луна!
Ничего другого онъ не могъ произнести.
Еврейка болѣе сильная, менѣе чувствовавшая эту музыку, которая была не ея музыкой, заговорила съ нимъ тихо и быстро. Она вышла только для того, чтобы повидаться съ нимъ. Она хочетъ поговорить съ нимъ, проститься. Они встрѣчаются въ послѣдній разъ.
Агирре слушалъ ее, какъ слѣдуетъ не понимая смысла ея словъ. Все его вниманіе было сосредоточено въ глазахъ, словно тѣ пять дней, когда они не видались, были равносильны длинному путешествію и онъ ищетъ теперь въ лицѣ Луны слѣдовъ, оставленныхъ временемъ. Та ли она самая? Да. Это она! Только губы отъ волненія немного посинѣли. Она щурила глаза, какъ будто слова стоютъ ей ужасныхъ усилій, словно каждымъ изъ нихъ отрывается что-то отъ ея мозга. Сжимаясь, ея вѣки обнаруживали легкія складки, казавшіяся знаками утомленія, недавняго плача, внезапно наступившей старости.