Испанецъ смогъ, наконецъ, понять ея слова.
Но ужели она говоритъ правду? Разстаться! Зачѣмъ? Зачѣмъ? Онъ простиралъ къ ней руки, охваченный страстью, но она еще больше поблѣднѣла, въ испугѣ отступила, и глаза ея расширились отъ страха.
Они не могутъ больше любить другъ друга. На прошлое онъ долженъ смотрѣть, какъ на прекрасный сонъ – быть можетъ лучшій во всей его жизни… Но теперь насталъ моментъ, когда надо проснуться.
Она выходитъ замужъ, исполнитъ свой долгъ передъ своей семьей и своимъ народомъ. Все прошлое было безуміемъ, дѣтской мечтой ея экзальтированнаго и романтическаго характера. Мудрые люди ея народа открыли ей глаза на великую опасность такого легкомыслія. Она должна покориться своей судьбѣ, послѣдовать примѣру матери, примѣру всѣхъ женщинъ ея крови. Завтра она отправится съ своимъ женихомъ Исаакомъ Нуньесъ въ Танхеръ… Онъ самъ и его родственники посовѣтовали ей свидѣться съ испанцемъ, чтобы покончить со всѣмъ, положить конецъ двусмысленному положенію, которое могло повредить репутаціи хорошаго коммерсанта и нарушить покой миролюбиваго человѣка. Они обвѣнчаются въ Танхерѣ, гдѣ живетъ семья жениха. Быть можетъ они тамъ останутся, быть можетъ отправятся въ Америку продолжать дѣла. Во всякомъ случаѣ ея любовь, ея милое приключеніе, ея божественный сонъ кончились навсегда.
– Навсегда! – пробормоталъ Луисъ глухимъ голосомъ. – Скажи еще разъ. Я слышу, какъ твои уста произносятъ это слово и не вѣрю. Повтори. Я хочу убѣдиться.
Голосъ его звучалъ умоляюще, но его скрученные пальцы, его угрожающій взглядъ пугали Луну. Она широко – широко раскрыла глаза и сжала губы, словно сдерживая вздохъ. Казалось, въ темнотѣ еврейка постарѣла.
Огненная птица сумерокъ пронеслась по воздуху на своихъ красныхъ крыльяхъ и отъ грома задрожали земля и дома.
Вечерній сигналъ!
Опечаленный Агирре увидѣлъ въ воображеніи высокую черную стѣну, кружащихся чаекъ, ревущее, покрытое пѣной море, вечерній полумракъ, похожій на тотъ, который окружалъ ихъ теперь.
– Ты помнишь, Луна? Помнишь?
Въ сосѣдней улицѣ раздались барабанная дробь, щебетаніе флейтъ и глухой щумъ большого барабана. Этотъ воинственный шумъ покрывалъ мистическое пѣніе, проникавшее, казалось, сквозь стѣны храма. To была вечерняя зоря, передъ закрытіемъ воротъ крѣпости. Одѣтые въ желто-сѣрые мундиры, солдаты шли въ тактъ своихъ инструментовъ, а надъ полотняными касками размахивалъ руками атлетъ, оглушавшій улицу ударами по барабанной кожѣ.
Молодые люди ждали, пока пройдетъ шумный отрядъ. И по мѣрѣ того, какъ онъ удалялся, до ихъ слуха изъ храма снова постепенно стала доходить мелодія небеснаго хора.
Испанецъ казался обезкураженнымъ, умоляющимъ и, недавно еще грозный и рѣшительный, онъ теперь кротко просилъ:
– Луна! Лунита! To, что ты говоришь, неправда! He можетъ быть правдой! Ты хочешь, чтобы мы разстались такъ! He слушай никого. Слѣдуй велѣніямъ сердца! Мы еще можемъ стать счастливыми! Вмѣсто того, чтобы ѣхать съ этимъ человѣкомъ, котораго ты не можешь любить, котораго ты, несомнѣнно, не любишь, лучше бѣжимъ!
– Нѣтъ, – отвѣтила она рѣшительно, закрывая глаза, какъ бы боясь, что, увидя его, можетъ поколебаться. – Нѣтъ… Это невозможно. Твой Богъ не мой Богъ, твой народъ не мой народъ.
Въ сосѣднемъ католическомъ соборѣ, остававшемся невидимымъ, протяжно, съ безконечной грустью, прозвучалъ колоколъ. Въ протестантской церкви дѣвичій хоръ началъ новый гимнъ, словно вокругъ органа порхала стая шаловливыхъ соловьевъ. Издали все слабѣе, теряясь въ покрытыхъ ночнымъ мракомъ улицахъ, слышался громъ барабана и игривые звуки флейтъ, воспѣвавшихъ залихватской цирковой мелодіей міровое могущество Англіи.
– Твой Богъ! Твой народъ! – грустно воскликнулъ исианецъ. – Здѣсь, гдѣ существуетъ столько боговъ! Здѣсь, гдѣ каждый принадлежитъ къ другому народу! Забудь все это! Всѣ мы равны передъ жизнью. Существуетъ одна только истина: – любовь.
– Тамъ – тамъ! – стоналъ колоколъ наверху католическаго собора, оплакивая смерть дня. – Къ свѣту! Къ свѣту! – пѣли въ протестантской церкви голоса дѣвушекъ и дѣтей, разсѣиваясь въ безмолвіи сумерекъ, окутывавшихъ площадку.