— Сядьте прямо, сударь! — потребовала мадам. — Никто не давал вам права сидеть развалясь в моем присутствии!
Месье ласково похлопал шевалье по колену.
— Это я позволил Лоррену вытянуть ноги, — промолвил месье. — Мой друг слишком высок для нашей кареты.
— А я слишком толста, — возразила мадам. — Но я же не разлеглась на всем сиденье.
Лоррен выпрямился, задев макушкой парика о потолок кареты.
— Приношу мадам самые глубокие извинения.
Он взял свою шляпу с пышными перьями и открыл дверцу, а выходя, провел плюмажем по запястью Мари-Жозеф.
Месье поспешил выйти следом за ним.
Мари-Жозеф, уняв сердцебиение, сосредоточила все свое внимание на мадам и Лотте, как ей и полагалось.
— В Версаль я вернусь вместе с Ивом, — быстро сказала она. — Тогда на обратном пути всем будет свободнее.
— Дитя мое, — вздохнула мадам, — это не имеет никакого отношения к размерам кареты.
Мадам встала и спустилась вниз по ступенькам. Месье помог выйти ей, а Лоррен — Лотте. Мари-Жозеф выпорхнула за ними, торопясь увидеть брата. Лоррен уже поджидал ее с изысканной вежливостью, словно она была членом семьи брата короля. Он подал ей руку. Знаки его внимания одновременно волновали и смущали ее. Он лишал ее душевного равновесия. Ничто на Мартинике никогда не смущало ее: там она жила тихой, уединенной жизнью, вела хозяйство в доме брата, помогала ему проводить эксперименты и читала книги обо всем на свете.
Она ступила на мостовую рядом с мадам, которой чувство собственного достоинства не позволяло замечать грязь и зловоние. Король пожелал встретить вернувшуюся экспедицию в порту, а мадам полагала себя неотъемлемой частью двора и потому сопровождала его величество, не сетуя и не жалуясь.
Мари-Жозеф украдкой улыбнулась. Мадам не жаловалась при посторонних. В кругу семьи принцесса Пфальцская не стеснялась в выражениях и зачастую высказывала нелицеприятные мнения.
Месье тронул Лоррена за локоть. Лоррен поднес к губам руку Мари-Жозеф и хотел было присоединиться к месье, но рядом с ним, как и подобает супруге, уже шествовала мадам. Шартр спешился, бросил поводья лакею и предложил руку сестре.
Мари-Жозеф сделала реверанс и отступила назад. Ей предстояло найти место в конце процессии, позади тех, кто превосходил ее знатностью и положением.
— Пойдемте с нами, мадемуазель де ла Круа, — предложила мадам. — Шевалье готов сопровождать вас.
— Но, мадам!..
— Я знаю, что значит скучать по близким. Я не видела своих родных двадцать лет, с тех пор как приехала во Францию. Пойдемте с нами, и никто не заставит вас терпеть разлуку с братом долее, чем того потребуют обстоятельства.
С благодарностью, с изумлением Мари-Жозеф склонилась в придворном поклоне и поцеловала край платья мадам. Тут же отдал поклон мадам и месье Лоррен. Мари-Жозеф поднялась. К ее удивлению, шевалье, улыбаясь своей пленительной, загадочной улыбкой, поцеловал руку не мадам, а ей.
Словно во сне, Мари-Жозеф в сопровождении одного из самых прекрасных придворных оказалась в начале величественной и пышной процессии, о месте в которой она не смела и мечтать.
Королевская карета стояла первой в череде пятидесяти других. На ее дверцах сияли золотые солнца. Восьмерка лошадей била копытами, фыркала, позвякивала упряжью. Все лошади были белые, в небольших, размером с монету, черных пятнах. Этих чубарых, «барсовых» упряжных жеребцов прислал в подарок своему брату — французскому монарху китайский император. Внукам короля были подарены такие же чубарые пони.
— Осторожно, мадемуазель де ла Круа! — тихо предостерег ее Лоррен, когда они проходили мимо великолепной упряжки. Терпкий запах конского пота смешивался с запахом рыбы и водорослей. — Эти твари — наполовину барсы и питаются сырым мясом.
— Что за нелепость, сударь! — возразила Мари-Жозеф. — Лошадь не может соединиться с барсом.
— И вы не верите в существование грифонов…
— В мире скрываются доселе невиданные создания, но все они — творение природы…
— Или химер…
— А не порождение орлов и львов…
— Или русалок?
— И не порождение смертных женщин и демонов!
— Я и забыл, вы же изучаете алхимию, подобно вашему брату.
— Сударь, он изучает не алхимию, а натурфилософию!
— Выходит, алхимию он оставляет вам — алхимию красоты!
— Воистину, сударь, никто из нас не увлекается алхимией. Он занимается натурфилософией, а я — математикой, в меру своих скромных сил.