— Мне передавали: лучше всего, если ты покажешь его завтра на рассвете. — Волох посмотрел на подернутое ночным мраком окошко. — Может, все-таки останешься, Илона?
— Разочаровали охи и ахи, теперь решил пожалеть, так, что ли? Не стоит принимать всерьез. Не хочется сегодня быть грозной, суровой Илоной, какою вы все знаете меня. И как ты думаешь, почему? Потому что наши все решительнее громят врага! По крайней мере, я сама так объясняю свое состояние. — Внезапно она задорно, по-молодому рассмеялась: как будто освободилась невзначай от всех забот и тревог. — Во многом виновата и праздность. Есть и еще один виновник: ты! Не веришь? Меня бы, несомненно, арестовали, если бы твое предупреждение хоть ненадолго опоздало. Но ты вовремя передал разговор с этим Кыржэ, и сигнал подтвердился. Они слишком много узнали… И вот теперь меня отстранили от дел, выслали из Кишинева. Что еще остается, как не рассуждать. Хоть о том же счастье материнства?
Она слегка подтрунивала над собой.
— Может, останешься, Илона? — Волох потянулся к ней рукой. — Куда идти в глухую ночь — посмотри, скоро начнет светать…
Он говорил с такой сердечностью, что она даже и не знала, как отвечать. Потом все-таки нашла ответ — произнесла неторопливо, с расстановкой:
— Я не знаю, смогу ли прийти завтра на рассвете. Но ты должен быть на месте, — торопливо добавила она, — и завтра, и послезавтра. Там же, где ждал встреч со мной…
— Ну хорошо, а пароль? — вспомнил он в последнюю минуту.
— Не нужно, придет Зигу.
— Зигу? Зуграву? Откуда он взялся? Значит, жив?
— Да! Я ухожу.
Она снова стала открывать дверь, но он остановил ее.
— Почему ты так нахмурился? — удивилась и, похоже, обрадовалась Илона, ощутив, как крепко сжимает он ее руку.
— Сейчас скажу, — решительно, очень непринужденно ответил он. — Я не хочу, чтоб ты уходила. И не отпущу тебя.
— Это несерьезно, послушай…
— Ничего не хочу знать.
Он наклонился, взял ее на руки и отнес назад, в комнату. Подойдя к лежанке, заменявшей ему кровать, бережно уложил на постель.
Она затихла, однако, когда он нагнулся и стал снимать с ее ног туфли, попыталась подняться. И тут же снова повалилась на спину.
Волох снял туфли, затем стал осторожно раздевать ее.
Она не шевелилась. Он оголил ей плечо — теплое, девичье, ласково дотронулся губами и внезапно ощутил, что внутри у него словно бы оттаивает что-то, бывшее до сих пор наглухо закрытым и о чем он даже не мог подозревать в их первую встречу, когда так же целовал ее, спящую, в плечо. Тогда он еще не сумел бы объяснить своего чувства, не объяснил бы и не оправдал…
— Лампа, глупый, лампа! — еле выдохнула она.
— Пусть горит! — отчаянно, не скрывая вспыхнувшего чувства, проговорил он. — Я так соскучился по тебе…
— Не хочу! — Она вырвалась из объятий, приподнялась. И — поразилась его взгляду. Нет, нет, ей никогда уже не убежать от этих глаз. — Не смотри, не хочу… — умоляюще проговорила она, прижимая его голову к груди.
К великой радости сестры Параскивы, нынешним днем "братья" остались на сверхурочную работу. Правда, не все, некоторые… Канараке, нацепив очки и засунув за ухо карандаш, долотом вырезал на пластинке буквы, которые, если провести краской, должны были составить фразу: "Антонеску хочет втянуть в войну бессарабцев!" Правда, он вырезал буквы не по очереди, одну через другую… Черным на белой стене будет очень хорошо читаться…
Вот появился откуда-то Хараламбие, со своей толстовской бородой. Бравый, представительный, с голосом, которым только читать проповеди с амвона… Еще бы рясу и клобук, и вполне можно принять за архиерея. Правда, он несколько теряет в импозантности из-за тяжелого короба за спиной, в котором гремят старые консервные банки, собранные для переработки. Но, едва появившись в мастерской, он с грохотом бросает короб на землю.
Йоргу.
Иоргу — тщательно подстриженная бородка, жилет поверх рубахи, какие носят на вечерках парни. Молодит его даже лысина на макушке. Видный человек Йоргу и красив — с белым, без единой морщинки лицом. К тому же благочестивые, смиренные глаза святого, озабоченного скорее небесными, нежели земными делами… Он слегка прихрамывает и потому освобожден от фронта… Навалившись грудью на небольшой коловорот, он сверлит крохотное, с булавочную головку, отверстие на каком-то желтом латунном бруске, с виду напоминающем светильник…
— И трубку получил, и шплинты? — не отрываясь от работы, спрашивает Волох. — Все в порядке?