— Услышишь, услышишь, только на том свете… — Лица сейчас трудно было различить — день едва начинался, но кому еще мог принадлежать этот убийственно хмурый голос, если не Гаврилэ Грозану?
— Извини, дорогой мастер, но твой голос в самом деле слишком замогильный! — снова вздохнул Тудораке. — Если не веришь мне, спроси хоть у Илоны — подтвердит то же самое.
Илона лежала на голом полу, положив голову на какой-то узелок. Угол, отведенный ей, наименее продувался сквозняками. Она вся оцепенела, была почти в беспамятстве. Рядом сидела Лилиана, ласково, точно на старшую сестру, глядевшая на Илону.
— Зачем вмешивать Илону, ей сейчас не слишком полезно разговаривать, — пробормотал Гаврилэ. — Когда моя супруга, Катерина Васильевна, ожидала последнего, она тоже не очень… Господи, к чему я все это говорю? Извините…
— Какой застенчивый наш Гаврилэ, — попытался оправдать слесаря Тудораке. — Что тут, в самом деле, скажешь? Трое ребят, четвертого скоро принесет в клюве аист…
Грозан, не сводивший глаз с Илоны, опустился перед нею на одно колено и, осторожно приподняв руку, поцеловал ее. Она слабо шевельнула пальцами — подзывая поближе, затем, поколебавшись мгновение, словно не могла решиться на какой-то важный, ответственный поступок, дотронулась губами до его щеки.
— У меня всегда были самые теплые и сердечные чувства к нашим неутомимым и бесстрашным женам и матерям, — торжественно поклонившись, произнес Гаврилэ. Он посмотрел на Бабочку — незаметно для других она гладила Илону по животу… Девушке казалось, что она видит перед собой ребенка Илоны и теперь вот нежно, ласково убаюкивает его. Вторая ее рука покоилась на крепком, мощном плече Илие, который сидел, как все другие, на полу. Потом она принялась шептать ему что-то на ухо.
— По расчетам Илоны, ребенок должен родиться… Время как раз совпало бы… Знаешь с чем? — спросила она, стараясь разжечь в нем любопытство. — Ох. как было бы здорово!.. Только бы знать, что с ним все хорошо, после зверств Кыржэ…
— Я чувствую его, — будто во сне, прошептала Илона.
— Слышишь: чувствует? Значит, жив! Жив! — Счастливая Лилиана растрепала шевелюру Илие, потом стала ласково приглаживать ее. — Садись ближе, Илие, ближе! Я знаю: смущает прикосновение моей руки. Не нужно, милый! Ты для меня дороже всех, один-единственный, — она слегка погрозила ему пальцем, — да, единственный! теперь я хорошо это поняла. Ведь только благодаря тебе я почувствовала в душе стремление стать коммунисткой. Тебе и… ему. Надеюсь, ты успел его предупредить, чтоб поскорее сбрил бородку и снял волосы? Ну да, конечно, что тут спрашивать! Так вот: у меня было достаточно времени все до конца обдумать, теперь меня бы никто, как любит говорить Гаврилэ, не надул на весах…
У нее были опущены веки, голос звучал тихо, приглушенно, но ей и не нужно было стараться убеждать его — слова звучали веско, неотвратимо.
— Я не успела искупить вину и потому не имею права так называть себя, но я искуплю. Ты сможешь в этом убедиться… То, что совершено мною, нужно называть предательством…
Она поцеловала его, как-то скованно, нерешительно.
Пекарь даже не шевелился. На губах у него остался солоноватый привкус.
— Его отец тоже жив, не правда ли, Илона? — обратился он к "инструкторше". — Разве я не прав, скажи?
— Да, его отец тоже, — машинально, не открывая глаз, повторила Илона. Потом все же открыла глаза. — Но откуда тебе знать, кто он? — неожиданно четким, ясным голосом спросила она. — Ах, это ты, Илие… Жив ли? Конечно, жив, — словно бы проваливаясь в полузабытье, повторила Илона.
Увидев, что она задремала, все в "салоне" стали говорить шепотом.
— По-моему, Гаврилэ, арест хоть немного да расшевелил тебя, — сказал Хобоцел. — Всегда ходил такой хмурый, прямо как немой. Теперь можно хоть шутку от тебя услышать. На воле если и говорил когда-нибудь, то в основном о повивальных бабках и кумовьях…
Внезапно установилась напряженная тишина. На пороге показался Косой. Он был в брюках галифе, в сапогах с высокими, до колен, голенищами. Без мундира — только рубашка, даже галстук.
— Господин Грозан, попрошу подойти ко мне, ознакомиться с обвинительным приговором! — Он вежливо подождал минуту-другую, затем, увидев, что Гаврилэ даже не сдвинулся с места, раскрыл папку и стал читать: — "Знает тайное местонахождение интересующего власти лица, однако сообщить адрес, за что было обещало сохранить жизнь, отказался. Кроме того, был тайным связным… Отец троих детей…" Ты ничего не хочешь добавить, разъяснить? Пересмотреть показания? Советую еще раз хорошо подумать.