Выбрать главу

Несколько шокированный, что столь элементарные, казалось бы, вопросы требуют разъяснения, водитель говорит, что все три дамы остаются друг с другом в очень хороших отношениях. Самая старшая — настоящая хозяйка дома, ей подчиняется кулинарный отдел, отдел снабжения и касса. Жена номер 2 посещала миссионерскую школу и хорошо знает французский, она ведает дипломатическим протоколом, внешней торговлей (продажа копры), а также отделом просвещения. Детей поставляет в настоящее время самая младшая жена, которой весьма симпатизируют обе старшие подруги за то, что она освободила их от необходимости рожать каждый год. Все три сообща подыскивают четвертую, чтобы та подменила несущий сейчас бессменное дежурство объект любовных порывов их господина, то есть жену номер 3. Они так и ходят втроем по деревне, высматривая подходящую кандидатуру. У женщин глаз наметан на изъяны особого рода, и их не обмануть хитроумно заколотой бумажной рубашкой, которая должна скрыть недостатки фигуры… Известно, ревность — изобретение белых людей. И не только ревность…

Вождь принимает меня в своем доме. Это приземистый, крепкий мужчина лет около сорока, под его коричневой кожей при каждом движении играют мускулы, свидетельствующие о недюжинной физической силе. В войну он был добровольцем и плавал матросом «Свободной Франции» на Средиземном море. Один раз побывал вместе с конвоем в Мурманске. «Руски харо-шо», — говорит он.

Наглядно объясняю ему различие между русскими и поляками. Он внимательно слушает, но мне кажется, этот вопрос интересует его столько же, сколько нас разница между племенами островов Южных морей. Как бы то ни было, с войны он привез неплохое знание французского языка и проблем большого мира. Он завоевал признательность подданных своим умом. Он первым заинтересовался разведением земляного ореха, считая продукцию копры ненадежным делом из-за колебания рыночных цен.

К обеду был печеный поросенок, вареная птица и морская рыба. Хорошее обслуживание за столом обеспечивали три жены. Они не отличались — во всяком случае в моих глазах — особой красотой. Но ему нравились, а это самое главное… Разомлевшие от жары и сытного обеда, мы улеглись на кокосовых циновках, разостланных под навесом из плетеных пальмовых листьев.

Сжальтесь над белыми!

Мы разговаривали словно лорды в клубе — обо всем и ни о чем. От легковесных тем мой хозяин перешел к принципиальным вопросам. Он отнюдь не страдал комплексом неполноценности, скорее, даже напротив…

— Вас нельзя принимать всерьез, — сказал он, подумав. — Вы, белые люди, несерьезны. Всю жизнь играете…

Я подумал, что, возможно, он неточно выразил свою мысль по-французски, но вождь быстро вывел меня из заблуждения.

— Играете в войну. Мы раньше убивали, когда были голодны, теперь — когда защищаемся. Вы убиваете для развлечения, потопляете суда, которые могли бы плавать еще многие годы, сжигаете богатые и красивые города. Играете в наряды, надевая неудобные костюмы, потому что они кажутся вам красивыми. Играете в любовь, покупая женщин или обманывая их красивыми словами. Я, когда мне встретится красивая девушка, зову ее прийти в сумерки на поляну за деревней. Там я буду тебя любить так, говорю, что будешь метаться, как рыба на песке, и визжать как поросенок, которого режут… Придет — хорошо. Придет, если сама захочет. Но я не обманываю ее, как белые люди, не покупаю за деньги…

Но охотнее всего вы, белые люди, играете в работу… Работаете до поздней старости, чтобы купить неудобные тряпки и женщин, которые совсем не хороши…

Я пытался ввернуть, что за деньги можно купить, например, лекарства, но мой собеседник возмутился… Он протянул руку за двумя кокосовыми орехами, ловко срезал ножом верхушки. Мы пили прохладный сок. Вождь продолжал.

— Мы вовсе не просили у вас лекарства. Вы приволокли к нам проказу и сифилис. Ваш обыкновенный насморк убивал у нас целые деревни… Ваши крысы и мухи разносили болезни по нашим островам.

Дискуссия утомила вождя. Он почесал волосатый живот, лег на спину и мгновение спустя спал уже сном человека, хорошо проведшего день. Самая старшая жена опустилась рядом с ним на колени, отгоняя мух от его крупного тела.

Через несколько дней я снова был в Новой Каледонии. Коллеги из местного двухнедельника пригласили меня на прощальный ужин. Там был главный редактор, был заведующий отделом репортажа — уже из третьего поколения французов, поселившихся на острове, — а также его очаровательная жена. Играл хороший оркестр, а вина из далекой прекрасной Франции разжигали кровь. Но философские взгляды островитян, изложенные вождем, не давали мне покоя. Мне казалось, что галстук жмет, что глупо иметь отутюженные брюки, что наши разговоры — искусственны.