Луна светит, сова кричит. Рассказы
Гущин Евгений Геннадьевич
Барнаул: Алтайское книжное издательство, 1974
Художник Б. Лупачев
ПОНЕДЕЛЬНИК
В пятницу мы на стройке не оставили ни одного кирпича. Впереди нам улыбались целых два выходных дня, настроение отличное, и мы лезли из кожи. И хотя за полчаса до конца работы еще подошла машина с кирпичом, мы, что называется, ощетинились, вчетвером уложили в стенку все до одного кирпичика.
И теперь вот, в понедельник, на разгрузочной площадке лежала рыжая кирпичная пыль да мелкая щебенка. А больше — ничего. Мы тоскливо огляделись, сели возле лесов на солнышке покурить, а мастер побежал звонить в управление.
Возвращался он медленно, словно нехотя. Лицо у него было скучное. Мастер сел рядом с нами на горбыли, заляпанные сухим раствором, виновато улыбнулся.
— До обеда, ребята, кирпича не обещают. На соседнем объекте прорыв, туда все бросили.
— Вот так всегда, — сказал Лешка, презрительно сплевывая. — Сначала сиди, а потом, когда сроки прижмут, вкалывай дотемна.
Мастер вздохнул. Он посмотрел по сторонам и сказал:
— Вон, видите, кусок кабеля торчит?
Мы видели.
— Он длинный, метров семьдесят. Выкопать его надо, а то сантехникам мешать будет. Возьмитесь, я наряд выпишу.
Непонятно: приказывал или уговаривал? Это было важно выяснить, и мы задумались. Если приказывал, его можно послать подальше: мы не подсобники, а каменщики. Дай нам работу по специальности. Нет материалов, что же, будем ждать, пока не привезут, а ты за простой тариф отдай — не греши.
Сложнее, если уговаривал: и обидеть хорошего мужика не хотелось, и с кабелем возиться особого желания не было. Пока мы выжидательно молчали, Сашка вдруг начал каблуком сапога затаптывать окурок. Старательно, торопливо он его затаптывал. Мы с тревогой уставились на стоптанный каблук Сашкиного кирзового сапога. И — ждали.
Ни на кого не глядя, Сашка поднялся. Взял возле бетономешалки лопату, ударил плашмя, сбивая присохший цемент. Нам троим другого ничего не оставалось, как тоже подняться. Взяли лопаты, лом, подошли к торчащему из земли куску черного кабеля, на котором от раннего, но уже сильного солнца плавилась смола, принялись за дело.
Кабель лежал неглубоко, где-то на полметра. Сначала мы долбили ломом укатанную бульдозерами и грузовиками твердую, как камень, землю, потом лопатами выкидывали ее по обе стороны траншеи, добирались до кирпичной коробки, ограждающей кабель сверху и с боков, выкидывали кирпичи и поднимали кабель.
И хотя был понедельник, день, как известно, тяжелый, но начинался он, независимо от нашего настроения, бодрый и звонкий. Солнце быстро поднялось на проектную высоту, плавилось над нами уже в полную свою силу. Рыжая кирпичная стена, выложенная нами, казалось, обожжена солнцем, от нее волнисто струился горячий, сухой воздух.
Мы вспотели. Скинули мокрые рубашки, майки и сели покурить. Лешка притащил горбыль, подложил под конец пару кирпичей, постелил рубашку и лег загорать. Тело у него было красивое на удивление. Мускулистое и гибкое. Кожа бархатисто-коричневая от ровного и крепкого загара, который сходит не скоро.
Любовались Лешкой, завидовали. У нас с Сашкой такого загара не было, хотя на лесах работали обычно без рубашек. Видно, уметь надо. Да и фигуры наши не столь гибки, как бы хотелось. Что касается Юрки Мухача, то он хотя и жилист, но тонок, длиннорук. Мухачом мы его прозвали вот за что: однажды всей бригадой пошли во Дворец спорта на бокс. Там один в синей олимпийке, как оказалось, тренер, все приглядывался к Юрке, потом оттащил в сторонку, быстро заговорил:
«Хочешь, мухачом сделаю?»
«В каком смысле?» — оторопел Юрка.
«В смысле бокса. Рычаги у тебя длинные, далеко пойдешь».
Юрка отказался. Отца у него нет. Только мать и две сестренки-школьницы. Когда мать уходит на завод в ночную смену, Юрка остается с сестренками. Он их очень любит. Помогает уроки делать и вообще заботится. С каждой получки что-нибудь им покупает.
— Тяжело сегодня, — говорил Лешка, щурясь на солнце. — К батьке в деревню ездил, там свекольной самогонки наелся. До сих пор башка как чугунная. Литра полтора, наверно, съел.
— Как она, ничего? — спросил Юрка Мухач.
— Само то. Спичку поднесешь — горит. Совхоз-то свеклу садит, вот батька из нее и наловчился. Пьет, аж ботва на голове растет. А что, сейчас каждый начинает рогом шевелить.
Юрка Мухач наморщил лицо, потер лоб.