Сашка спохватился, ударил пятками по мокрым бокам своей лошади, пригнулся к седлу. Девятилетний Володька мельком глянул на отца блестящими, как у бельчонка, глазами. Не заметил на непроницаемом лице запрета. Свистнул пронзительно, отчего лошадь его испуганно дернула мордой и взяла рысью.
Петькина лошадь тоже было прибавила ходу, но он неприметно придержал ее, краем глаза наблюдая отца.
Скачка не сулила ему удачи. За Серегой не угнаться. Тот после восьмилетки три зимы и лета чабанил. И скорее расшибется, чем даст обогнать себя человеку, по его понятию городскому и тем потревожить его чабанское достоинство. Сергей дразнит братьев, подпуская их ближе, оборачивается, скалит зубы в беззвучном смехе и блестит солдатской пряжкой на животе. В армии он еще не был. Осенью обещали призвать. Но уже достал где-то солдатский ремень, пряжку которого до горения драит суконкой.
Сашку тоже не догнать, не уступит. При отце живет. В седле будто приклеенный. Не справиться и с Володькой. Бойким растет мальчишка, все Серегины повадки перенимает. С шести лет помогает отцу копны возить. Верхом на лошади. Так что спокойно обойдет в гонке.
И Петька, спрятавшись за обычное спокойствие, поехал рядом с отцом, который уже давно не тягался с сыновьями.
— Значит, так, — сказал отец хмуро, — с утра овечек выводи на солнцепек для прогрева. В отаре молодняка много. Ему после ночной зябкости тепло надо. Понял?
Петька кивнул.
— Шибко овечек не гони, — продолжал отец, наблюдая гонку сыновей. — Пусть идут тихо и все поедают под ногами. Меньше гону — больше жиру. Не слыхал?
— Нет.
— Плохо, однако, вас в интернате учат, — вздохнул отец.
— Нас чабанству не учат, — ответил Петька.
— Совсем не учат? — удивился отец, и Петька настороженно покосился на отца: не похоже, чтоб отец не знал про интернат всех подробностей.
— Интернат ведь школа, а не курсы. Кому надо — потом выучатся чабанить, — спокойно ответил сын.
— Плохо, — сказал отец. — Детей чабанов чабанству не учат.
— Не все ведь в чабаны пойдут.
— А куда пойдут? — равнодушным голосом спросил отец.
— Кто учиться в институт поедет, кто в техникум, кто в Шебалине работать останется.
— А ты? — отец глядел в сторону.
Петька промолчал.
— Не передумал, значит? Говори!.. Ну, зачем молчишь? Не об чем отцу сказать?.. Ну, ладно… — вздохнул своим мыслям. — Отаре разбрестись не давай… Собирать замучаешься. К обеду овечек в ельник гони для передыху. Там соль-лизунец есть…
Петька ехал рядом с отцом обочь тропы, опустив поводья. Лошадь — отцовской выучки. Придет куда надо. Маленькое лицо его ничего не выражало. Он молча слушал и изредка кивал головой. И лишь проезжая бывшую стоянку, оживился, разглядывая знакомые места.
Когда здесь стояла бригада, сюда из Черги по субботам приезжала кинобудка. Механик, рыжий Толик, вешал экранчик на сосну и продавал мужикам билеты.
Однажды Толик поманил Петьку к стрекочущему аппарату:
— Помоги-ка… Видишь трубку? Когда резкость уйдет, ты ее легонько подправь. А я пока лампочку в фаре заменю. Мне надо сегодня домой поспеть, а без света по этим дорогам можно голову сломать.
Ладонь Петькина стала влажной, когда притронулся к трубке. Старики заворчали:
— Зачем пацана подпустил? Напортит чего-нибудь, и картину не посмотрим.
— Не напортит! — подмигнул Петьке рыжий Толик, доставая из-под сиденья инструменты.
Лампочку тот заменил быстро, но Петьке уже не хотелось отходить от аппарата. После он помог снять с дерева экран и перемотать пленку.
И после этого Петька уже с нетерпением ждал субботы. Подолгу глядел с пригорка, не покажется ли обшарпанная голубая кинобудка рыжего Толика…
Петька ехал рядом с отцом, но ничего не слышал. Когда натянул поводья, на пальце его блеснул граненый камешек.
— Постой, — пригляделся отец. — Что на руке? Кольцо?
Сын спрятал руку под куртку, и отец покачал головой. Парень совсем испортился в Шебалино. И вдруг с горестным недоумением обнаружил, что с сыном ему и говорить-то не о чем. С другими, будь то Сергей, Сашка или даже Володька, — полное понимание. Скреплены не только родством, но и одними заботами. А этот будто и не Чепин, непонятный какой-то.
«Не надо его отпускать от себя, — твердо подумал отец. — Кончил свой интернат — и хорошо. Грамота чабану сгодится. Братья ничем не хуже, а дома живут, держатся за отцовское ремесло. Только и за ними приглядывать надо». Решил так, и сразу полегчало, даже спина распрямилась, будто сгинул радикулит, нажитый в горах.