Он смотрел на веселые языки огня, и пламя расплывалось золотым заревом. Что-то большое, неодолимое, бесплотное мягко подняло его и закружило, закружило…
И он увидел Танино лицо. На ее щеках был нежный пушок, словно у подснежника. Петька сидел за соседней партой сбоку от Тани. Видел ее мягкий профиль. Солнце, глядящее в окно, высвечивало пушок на Таниных щеках. Нежный, словно у подснежника. И Петьке всегда хотелось потрогать его рукой.
А мальчишки дразнили ее длинноногой, и Петька злился на них. Хотя виду не подавал. В школе он разговаривал с нею редко и грубовато, как с другими девчонками. Боялся выдать себя особенным взглядом или словом, оберегал ее от лишних насмешек. Впрочем, Таня сама умела отбиться от насмешников и никого из мальчишек не боялась.
В последний вечер они долго бродили по безлюдной улице, прячась за деревьями от пронзительных фар редких грузовиков, тяжело гудящих по тракту.
— Осень ждать буду, — сказал тихо Петька, осторожно сжимая ее теплые пальцы. — Потому что я осенью приеду.
Она засмеялась беззвучно и погладила его короткие волосы.
— Нет, — покачала головой. — Это у тебя пройдет.
— А у тебя? — непослушными губами прошептал он.
— Не знаю, — опустила голову Таня, — может, и у меня тоже пройдет. — Помолчала, прислушиваясь к далекой музыке из клуба. — Не приедешь ты осенью… чабанить останешься…
— Приеду! — Петьке хотелось кричать. — Вот увидишь!
Он боялся отпустить ее пальцы. Ему казалось: если отпустит, то никогда не ощутит теплоты Таниной руки. И от этого ему становилось страшно.
— Меня отец отпустит; — говорил он. — Буду работать на кинобудке и приеду к тебе с картиной. Меня обязательно примут на кинобудку, потому что я хорошо курсы кончил, и скоро дадут права. Ты будешь меня ждать?
— Буду, — грустно улыбнулась Таня, грустно и чуть снисходительно, как ребенку. И у него сжалось сердце от ее взрослой снисходительности. Он и раньше с удивлением и опаской замечал, что она становится взрослее его, хотя и ровесница. А Петька оставался тем же мальчишкой. И очень страдал от этого.
— Не надо так, — сказала она и провела ладонью по его лицу. — Ты ведь приедешь на наше кочевье с картиной, — и неумело поцеловала его в уголок рта. — Хочешь, я тебе колечко подарю на память? Оно еще от бабушки. Счастливое. Ты не будешь стесняться его носить? Дай руку…
Петька лежал возле тлеющего костра, съежившись от предутренней сырости. Не слышал, как из-за кустов вышел отец и укрыл его ватной курткой.
— Ну, выспался? — отец развязывал узелок с едой и щурился от солнечной яркости. Лицо его было светлым, даже морщины попрятались. — Вставай, мясо кушать будем. Ты молодец. Ты тоже Чепин. Как твой отец и братья. Чепин — чабанская фамилия, знатная фамилия. — Накрошил руками вареное мясо, пододвинул сыну. — Вот годика через три Сергей из армии вернется, младшие подрастут. Поедем мы все вместе чабанить. Мы с матерью — впереди, за нами семь сыновей. Красиво, верно? Народ смотреть и говорить будет: «Это Чепины на стоянку кочуют». Я гордиться буду. И ты тоже. И все мы гордиться будем, ведь Чепины— потомственные чабаны, самые лучшие в совхозе. Про нас вся Черга говорить будет. Ну, — весело хлопнул сына полечу. — Зачем молчишь? Зачем хмуро смотришь? Говори! — Петька опустил голову, вороша прутиком уже
остывшую золу костра.
— Xорошим чабаном будешь, — продолжал отец. — глядел на тебя — не боишься. А в нашем деле не бояться, когда один в горах, много значит…
— Я киномехаником хочу, ты ведь знаешь… — не поднимая головы, сказал сын.
— Киномехаником? — поморщился отец. — Думаешь хорошо? Я всю войну шофером был. Снаряды подвозил на позиции. Шоферил, раз надо было. А домой вернулся — чабанов не хватает. Твой дед еще живой был. Так вот он мне сказал: «Бросишь мое ремесло — счастья тебе не будет». Он много знал о чабанстве. Вся жизнь в горах прошла. И я теперь много знаю. Кому все это передать, как не сыновьям? Сын быстрее поймет отца. А отец лучше всех сыну расскажет. Вон Сергей курсы трактористов кончил, машину водить может, а чабанит. Любит отца, не отнимает у него радости. Все его уважают: знатный чабан, помощник комсомольского секретаря.
— А я не хочу! — сорвалось у Петьки.
— Хорошо думал? Твердо думал?.. А ну, дай в твои глаза посмотрю… Ну, прямо смотри… Еще смотри… Да, парень, — сказал он и подумал, что глаза у сына не бегают, значит характер не переменчивый, как погода в горах, и трудно будет сына уламывать.
— Ладно, — встрепенулся отец, — пойдем засаду делать. — Поднялся, вздохнул устало, подхватил на плечо прислоненную к дереву мелкокалиберку. И пошел, не оборачиваясь, сутулясь сильнее прежнего. Думы тяжелые в голове ворочались. Вчера приезжал управляющий. Разговорились с ним. Ну, он и рассказал, что ему сын из армии письмо написал, дескать, батя, так и так: службу закончил, а домой не жди. Решил двинуть с ребятами на строительство. Другой бы на месте Чепина в лице переменился, а этот — нет. Виду не подал. А вечером глядел, как Сергей надраивает свою солдатскую пряжку, и легло на сердце нехорошее предчувствие.