«Зачем парень так рвется в армию из дома? — думал отец. — Не иначе, как худое задумал, не иначе, как родные места ему в тягость стали. Отслужит свое, да и останется где-нибудь в далеком городе. Парень видный, способный. Такому и работа и баба везде найдется». — И сразу припомнилось, как таращил глаза Серега на случайно проходящие мимо их фермы машины или трактора. Вспомнил, и совсем горько стало…
Петька глядел на потерявшую упругость спину отца, на старенькую бесцветную от разной погоды кепку, надвинутую на лоб, на острый, худой затылок, и жалость кольнула сердце.
Вышли на поляну. Осторожно раздвинули сильные стебли травы недалеко от молодняка. Сели осторожно, как в лодку. Расправили над собой чашечки цветов и широкие, резко пахнувшие резные листья «пучек», придавая им вид нетронутости.
Стали ждать. Чепин, устраиваясь поудобнее, неловко повернулся, охнул. Сын знал, что отец все собирается на курорт, подлечить свой радикулит. Характер же у отца непоклончивый, упрямый. Боль переносит молча, не любит, когда замечают его недуг. Отец пошарил по карманам, вздохнул.
Петька достал окурок из кепки, тронул отца за плечо:
— На, покури…
Тот обернулся, скосил глаза на окурок. Усмехнулся горько:
— Не надо, Петька… Спасибо… Сроду окурки в рот не брал.
— Шибко болит? — осторожно спросил Петька.
Молчание.
— Терпишь, значит? Ну, ладно.
— Слышь, Петька, — обернулся Чепин, — а если купить мотоцикл? С коляской? В город ездить будем. Чабанам без очереди продают мотоциклы. А? Хочешь?
Петька опустил глаза, и отец отвернулся: «Чужой ты, однако, стал, глаза у тебя чужие»…
Петька молчал, глядя, как по стеблям трав снуют суетливые божьи коровки и другая мелкота. И стало думаться: приедет он, Петька, к отцу на ферму в новенькой голубой кинобудке.
— Кино приехало, — будут говорить друг другу люди. Под вечер вынут из сундуков праздничные одежды, придут со своими скамейками и табуретками. Станут уважительно глядеть, как ловко налаживает он аппаратуру и вешает серебристый экран. Рыжий Толик как-то сказал Петьке:
— Будешь работать — экран вешай повыше. Всем хорошо видно будет, и экран дольше прослужит.
— Почему дольше? — удивился Петька.
— Щупают, — засмеялся Толик. — Мы ведь сейчас все глубже в горы забираемся, на самые дальние отгоны. А там есть старики, которым кино еще в диковинку. Щупают экран, покрытие и слазит.
Петька решил на вытянутую руку поднимать экран. Найдутся и пацаны, которые с радостью помогут скамейки расставить, чтобы людям удобно сидеть было. Любая просьба киномеханика — не в тягость. Это самый желанный гость в горах. Городской ему даже не родственник.
Все придут глядеть кино. И братья, и мать. Отец придет. Сядет впереди, рядом с самыми уважаемыми людьми.
Представил Петька, как включит мотор, как потекут по экрану далекие реки, засинеют горы. И люди, которые никогда не ездили дальше районного центра, увидят огромные города, где электрические лампочки горят даже на улицах.
Орел появился неожиданно. На высоте он выпрямил крылья. Слегка подрагивал кончиками, справляясь со встречным ветром. Облетел кромку леса, внимательно глядя вниз.
Петька перестал дышать. Глаза слезились от яркости полуденного неба. Он часто заморгал, не смея шевельнуться.
Орел вдруг круто развернулся, блеснув оперением. Не теряя высоты, приблизился к облачку и затерялся в нем, растворился. Однако вскоре вернулся. И летел теперь ниже, изучая ельник возле отары. Чуть шевельнул концами гибких крыльев, прошел вблизи поляны с молодняком, высматривая чабанов и их собак.
Поляна не казалась опасной, и птица лениво уплыла за лес, медленно набирая высоту.
— Опытный, сволочь, — услышал Петька шепот. Глянул на отца. Тот сидел, напряженно замерев. По лбу, перекатываясь с морщины на морщину, катились мутные капли пота. От охотничьего волнения и безветренной травяной духоты.
Свистящий нарастающий шорох и глухой удар о землю заставил обоих вздрогнуть. С поляны неслись пронзительное блеяние ягненка и яростный клекот, шум возни.