Отец вскочил, кинулся вперед, но трава скрывала распластавшуюся над ягненком птицу.
— Эй-хэ-эй! — неожиданно визгливо крикнул Чепин, вскидывая винтовку и шаря глазами в высокой траве.
Орел побежал, подпрыгивая, стараясь не запутать лапы в стеблях. Ягненка, ухватив кривым клювом, волочил за собой. Вскочил на обломок скалы и тяжело взлетел, сминая траву тугим ветром от крыльев. Низко пошел в ущелье, к скалам, со свистом рассекая воздух.
Отец долго целился, обгоняя птицу темным зрачком ствола. На виске у него билась синяя жилка.
Выстрел щелкнул сломанной сухой веткой. И Петька увидел, как беркут поднял крылья в тяжелом взмахе и больше не расправил их. На миг повис неподвижно и стал заваливаться на бок, выпустив ягненка.
Беркут лежал на спине. Увидев людей, судорожно дернулся, пытался поднять маленькую, клювастую голову с нерасплесканной злобой в глазах. В светлых перьях на его костистой груди расплывалось темное пятно.
— Заработал, собака, — хрипло сказал отец и замахнулся прикладом. Петька молча остановил его руку.
Орел смотрел уже не на людей, а мимо — в небо. В его незакрытых глазах плыли белые точки.
Петька наклонился. В глазах птицы еще жили облака, но ветер шевелил уже мертвые перья. Отец подумал и перевернул ногой хищника. Обернулся:
— Помнишь? Кто орла убьет… — и снова укололся о твердые Петькины глаза. Остро, отчетливо увидел: у сына крепкий подбородок, выдвинутый вперед, как у него самого. Стояли глаза в глаза. Отец первый отвернулся:
— Чего стоишь, — сказал глухо, — видишь, овцы разбежались… Собрать надо…
ТРАМВАЙЩИЦА
I
Мялка на остановке была такая, что ко всему уже привыкшая Шура раздраженно повела плечами под полушубком на своем кондукторском месте.
— И откуда только берутся? — сказала низким, хрипловатым голосом, злясь на себя, на пассажиров, на осатаневшие морозы, которые не появлялись всю зиму, а теперь вот в конце февраля навалились и лютуют, будто наверстывают свои погодные планы.
Еще какую-то неделю назад тетя Фрося говорила нараспев: «Сиротская ноне зима стоит, легкая» — и благодарно смотрела вверх, на лениво-мягкий закат, обещающий теплую, тихую погоду, крестилась на телевизионные антенны соседнего пятиэтажного дома. Напомнить бы ей сейчас про сиротскую благодать, да понаблюдать ехидно, как постно подожмет губы хозяйка!
Люди лезли в вагон с отчаянной торопливостью, мешая друг другу. Сизый морозный пар, обгоняя их, застрявших в дверях, тянулся в трамвай, клочковато стлался над головами.
Шуру оттеснили к серому, мохнатому стеклу окна, и она локтями оберегала сумку с мелочью и катушкой билетов, чтобы в давке ее не растрепали. «Ну, сегодня тетя Фрося пуговиц насобирает!» — зло думала она, потирая одеревеневшие пальцы о железный ящик едва теплого обогревателя.
А ведь у нее были хорошие варежки. Из белой чесаной шерсти, толстенькие и теплые, как котята. Их под осень из деревни прислала мать, заботливо предусмотрев холода.
Полюбовалась варежками Шура, повздыхала, представив, как терпеливо сидела мать вечерами, подсчитывая петли. К щекам варежки прижала, винясь перед матерью, и обрезала их почти наполовину, чтобы пальцы были оголенными, как у других кондукторов. Так удобнее отрывать билеты и считать деньги.
На что похожи стали варежки! Поистерлись, обремкались по краям, а пальцы беззащитно белели снаружи, скрюченные холодом.
Мать была мастерица вязать. Когда Шура жила еще там, дома, мать связала ей сиреневую кофту, которая ненадеванной пролежала в сундуке полгода. Шура берегла ее для города. Если в избе никого не было, любовно доставала кофту, примеряла перед зеркалом.
Видела себя в чистой городской конторе. Почему именно в конторе, не знала, и чем заниматься будет в конторе, тоже не представляла, лишь чувствовала: работа в городе ее ожидает чистая, приятная, и люди будут окружать приятные и веселые. Да только зря кофточку берегла! Поистерлась она под шубой, вылиняла от частых стирок. Поглядела бы мать…
Пассажиры уже лепились в дверях, пытаясь за что-нибудь уцепиться, и надо было срочно давать отправление.
Но не успела Шура дотянуться до кнопки сигнала, как вагон дрогнул и, натужно скрипя колесами по заснеженным рельсам, потащился дальше. Видно, Галка в своей водительской кабине поняла: помедли еще, так и на крышу полезут, не посмотрят на мороз.
И люди уже бежали за трамваем, цеплялись за скользкие поручни, мостились на подножках, но им мешал бугор спин, и они отставали, теряясь в синевато-дымном позднем рассвете.