— Рассчитаемся, товарищи! — громко и хрипло сказала Шура, оглядывая туго набитый вагон и понимая, как нелегко будет всех обилетить. — Кто вошел в переднюю дверь, передавайте на билеты! — и, запустив руку в сумку, побренчала мелочью, давно приметив, что звон этот побудительно действует на людей.
— Эй, там… которые на подножке, передавайте деньги, не стесняйтесь! — покрикивала она, дыша на пальцы.
— Успеем, — глухо ворочались мороженые голоса.
— Еле держимся… Шевельнуться нельзя.
— Порядка у вас никакого! Из-за вас на работу опаздываем!
— А кто виноват, что такой мороз? — звенела медяками Шура, быстро отрывая билеты. — Только что две сцепки в депо ушли: воздушные трубки перемерзли!
Она не обижалась на ворчливость пассажиров. Пусть хоть этим утешатся.
На нижней ступеньке открытой двери стоял мужчина с поднятым воротником пальто. Явно без билета ехал. Таких Шура быстро распознавала.
— Вы рассчитались? — спросила она.
Но тот не двигался, будто и не слышал. Тогда Шура протянула руку в обрезанной варежке и тронула плечо мужчины:
— Покажите билет!
— Я сейчас схожу, — буркнул, не оборачиваясь, нетерпеливо переступив с ноги на ногу.
— Какое мне дело, сходите или не сходите! — гневно сузились зеленые глаза кондуктора. — Давайте платите!
— Вот пристала! — процедил воротник. — На, подавись… — и передал теплую пятнадцатикопеечную монету. Видно, долго грел ее в руке, берег.
— Совести нет! — вскинулась Шура. — Я что, себе деньги собираю? Трамвай не частная лавочка. Он государственный!
— Ладно. Слышали! Давай сдачи.
— Ничего вы не слышали! Из-за таких-то и план не выполняем. Вот возьму сейчас да обилечу на всю монету. В другой раз неповадно будет! — И, размотав катушку, оторвала целую ленточку.
— Да я тебя… — сдавленно зашипел тот, дергая ртом и не находя слов. — За шиворот…
— Чего расшумелся? — недобро спросил молодой басистый голос. Высокий парень в белой пушистой шапке протискивался к дверям. — А ну, покажись!
— Защитничек нашелся! — хмыкнул воротник, обернувшись к пассажирам. — Трамвая по часу ждем, да мы же и виноватые.
Вагон тем временем остановился. Висевшие на подножке спрыгнули, пропуская выходящих.
— Выходи! — сказал парень твердо.
— А может, я дальше хочу ехать!
— Ишь ты! — ехидно рассмеялся кто-то. — А говорил — схожу.
— А я теперь назло дальше поеду!
— Ходи пешком, так дешевле, — грубовато сказал парень и, поднажав плечом, вытолкнул мужчину из вагона на скрипучий снег остановочной площадки.
— Правильно, — одобрительно загудели пассажиры. — При чем кондуктор, если трамваи ломаются! Он такой же рабочий.
Вагон тронулся. Мужчина, матерясь, бежал рядом с дверью, но стоявшие на подножке не дали ему места, и он отстал.
Пассажиры смеялись. Но Шуре было невесело. Она вздохнула и глянула на парня, который остался у дверей, ожидая своей, видимо, близкой остановки.
У него было круглое, совсем еще молодое лицо. Над верхней, слегка вздернутой губой чернели усики, которые лишь подчеркивали его молодость. А глаза с не остывшим еще гневом были синие-синие, горячие. «Так редко бывает, — подумала Шура, — чтобы у смуглого такие синие глаза».
Когда он вышел из вагона, Шура оттерла варежкой полоску стекла и глядела, пока стекло не заплыло наледью от дыхания, как бежал он в коротком спортивном пальто к подъезду института, балансируя портфелем.
II
Она прошла по морозно скрипевшей тропке тесного дворика и поднялась на крылечко. Обмахнула валенки растрепанным голиком, но заходить в комнату не спешила.
Намерзнувшись за день, Шура любила постоять на крыльце минуту — другую, вобрать в себя побольше холоду, а потом сразу в тепло, к уютно потрескивающей печке. Любила сидеть на корточках перед открытой дверцей, оттаивать. Хорошо так сидеть. Тепло смывает с руки и лица корку холода, убаюкивает.
Над трубой дыбится дым, тянется белым стволом в бесцветное небо и там теряется. Значит, Галка дома. Шура пнула валенком желтую поленницу возле крыльца. Несколько полешек дробно свалились под ноги.
Этот занесенный снегом дворик на окраине города чем-то напоминал уголок ее тихой деревни. Так же горбится черный лесок невдалеке, так же петляет тихая речка, теперь затерявшаяся в снегах. Только над темными соседними домиками, доживающими последнюю зиму, громоздятся пятиэтажки, веселя глаз нарядным шифером на балконах.