«Получить бы там однокомнатную!» — подумала Шура и тяжело вздохнула. Надоело ей на частной. И хотя у них с Галкой отдельный ход от тети Фроси, все равно не дома. Да и дорого. «А вот Галка, наверно, скоро получит квартиру, — подумала завистливо. — Замуж выйдет, дадут. Семейным дают быстро», — и поглядела вверх, на огненные стекла окон, в которых плавилось уходящее солнце.
На верхушке голого тополя перед домом, нахохлившись, сидели вороны. Шура подняла ледышку, бросила в дерево. Но вороны даже не шевельнулись. Кому охота попусту махать крыльями в такой мороз! «Птицам тоже трудно», — посочувствовала Шура, собрала с крыльца полешки, различив топкий смолевой запах. «В деревне дрова точно так же пахли», — и свободной рукой потянула дверь на себя.
Но смолевой запах сразу увял, лишь она прикрыла за собой скрипучую дверь: в комнате было накурено. Видно, Галка со своим», — мелькнуло в голове. Но она ошиблась.
На табуретке возле стола, закинув нога на ногу, сипел Володя, молодой еще мужчина, с сильно поношенным лицом, и курил тонкую папиросу, стряхивая пепел в конфетную обертку. Перед ним зеленела початая бутылка водки, лежал кулек с рассыпанными недорогими конфетами.
— Ты? — слегка удивилась Шура, не обрадовавшись и не огорчившись. Бросила к печке дрова, отряхнула полушубок от приставших комочков снега и подула на пальцы.
Володя усмехнулся линялыми глазами и налил полстакана:
— Погрейся с морозу-то.
— A-а, давай! — Шура отчаянно махнула рукой. Пить она не очень-то любила, но сейчас, после холода и усталости, водка обещала спокойствие и легкость.
Она выпила, знобко передернулась. Володя протягивал развернутую конфетку.
— Где Галка? — спросила, вешая шубу на гвоздь у двери.
— Известно где — на свиданке! — Володя тоже выпил и, не закусывая, дышал открытым ртом. — Вон тебе записку оставила.
Шура взяла с тумбочки листок бумаги, свернутый пополам: «Шурчик! Ночевать не приду. Можешь закрываться. Галка».
Бросила записку на стол, потерла пылающие щеки. Вязаная кофточка сиреневого цвета очень шла ей. Короткие светлые волосы подчеркивали стройность. Длинные зеленые глаза были еще темны от холода, задумчивы.
— Хочешь еще? — вдруг спросил Володя, обняв пальцами бутылку.
— Нет… — Присела на корточки перед печкой, щепкой открыла дверцу. По волосам, по лицу плеснули красные блики, глаза вспыхивали зелеными искорками.
— Галка замуж выходит, — сказала она, задумчиво глядя на огонь.
Володя пожал плечами и зевнул:
— Чуть концы не отдал, — произнес он глухо, разглядывая этикетку бутылки. — Сидели в вагончике, анекдоты травили. Мороз-то, сама знаешь, с градусом. Думали, может, прокантуемся до вечера, тариф все равно заплатят. — Он покачал бутылку, раздумывая, налить или еще подождать. — А тут прораб вваливается. Кран, говорит, надо монтировать. Наряды по аварийной… Ну, мы ноздрёй повели — дело мужик говорит. Полезли. А там, на верхотуре, аж до печенки продирает. Да еще ветерок сечет. Думал, околею…
— Не околел? — спросила Шура хрипловато, занятая своими думами.
— Кто? Я-то? Не-е, водкой градусы сравняли. Снаружи сорок и внутри сорок. Только так… — рассмеялся через силу, смял окурок в конфетной обертке. — Ты чего сегодня такая?
— Какая? — подняла непонимающие глаза.
— Как неродная.
— Чё попало… — пробормотала растерянно и поднялась. Сбросила валенки, влезла на кровать, закутав ноги концом одеяла. Смежила веки. Хорошо так лежать. Уютно потрескивала печка, поленья оттаивали, наполняли комнату тихим запахом смолы, леса.
— А Галка, если замуж выйдет, уволится с трамвая, — сказала сонно. — Так и говорит: сразу заявление подам. Посижу с недельку дома, а потом на фабрику, в тепло.
— Ну и что? — спросил Володя, поднимаясь.
— Ничего… — потерла глаза Шура, глядя на Володин старенький пиджак с мятыми отворотами, с лоснящимися, вытянутыми локтями, на его стоптанные, по-деревенски подвернутые кирзовые сапоги, на припухшее лицо с двухдневной рыжеватой щетиной.
Вспомнилось Галкино: «И не жалко тебе себя на этого замухрышку тратить? Аж зло берет». Да и на самом деле, что хорошего в Володьке, который всю жизнь мотается где придется, ни на какой работе не держится? По чужим квартирам скитается. Где погладят, туда и идет, как собачонок бесхозный, шалопутный.
«Вот ко мне прибился. А какой от него толк? — ворочались в голове тяжелые мысли. — Уж лучше одной!» И слушала его осторожные шаги по комнате. Не решительные шаги, не хозяйские. Отец, бывало, дома, на улице, в гостях ли, обдуманно, по-мужицки прочно ставил на землю ноги в крепких, тоже кирзовых сапогах. Шагнет — и как припечатает. Не сшатнешь!