Она склонилась лбом к стеклу, глядя в темную полынью окна. Мимо проносились огни ателье и магазинов, бросая зеленые и оранжевые блики на сугробы. По скрипучим тротуарам шли люди. Над ними по-лебединому гнулись серебристые столбы с пронзительными лампами, вокруг которых стыли голубые ореолы.
Эти огни снились Шуре в Лебяжихе, как снятся сейчас ее сестре. Представляла: идешь вечерней улицей, чокаешь каблуками. Хочешь — в кино, хочешь — просто гуляй по аллейке, ловя на себе заинтересованные взгляды городских симпатичных ребят.
Ночью, когда родные засыпали, Шура садилась к окну. Лед на стекле искрился, радужно переливался, и ей грезилось, как идет она, Шура, по звонкому асфальту со своим мужем — высоким, чернявым, очень обходительным городским человеком. Он наклоняется к ней, шепчет хорошие слова, и Шуре хочется, чтобы лебяжихинские девчата увидели ее и позавидовали.
Эх, город, город… Каким беззаботным, сотканным из одних радостей виделся! Как дразнили и манили твои таинственные огни. А теперь они, поблескивая, посвечивая, подмигивая, бежали мимо тебя, мимо трамвая.
VI
— И когда этот мороз кончится… — вздыхала Галка. Она лежала на кровати одетая, не мигая глядела в потолок.
— Обещали оттепель, — откликнулась Шура от печки, поворачивая к подруге разгоряченное лицо. Она не знала, будет оттепель или еще постоят морозы. Просто ей хотелось немного утешить подругу, которая была сильно не в духе.
Купленные в ларьке мороженые пельмени быстро оттаяли в кипятке, набухли и дали крепкий запах. Шура отодвинула крышку кастрюли, помешивала ложкой, чтобы пельмени, всплыв на поверхность, не выплеснули бы на плиту наваристый бульон.
— Вставай, сейчас есть будем, — позвала она, расставляя на столе тарелки. — Ешь, пока рот свеж, завянет — есть перестанет, — вспомнила материно.
— Слышь, Шурчик, — шевельнулась Галка. — Сбегай за красненькой. Внутри что-то такое… скребет.
— А может, не надо? Может, с этого еще хуже будет?
— Мне хуже уже не будет, — вздохнула Галка и встала, поправляя рассыпавшиеся жидкие волосы.
Шура озабоченно поглядела на подругу и тоже вздохнула. Она чувствовала: не вяжется у подруги личная жизнь. Опять ухажёр тянет со свадьбой, может, совсем раздумал жениться. А ведь она только из-за того с ним и крутила.
— У меня тоже неважно, — горько прищурилась Шура и вынула из кармана кофточки ясный тройничок. Подержала на ладони, словцо взвешивала, снова опустила в карман. Ей хотелось, чтобы Галка немного отмякла душой, видя, что и ей тоже не везет.
— Ты что, дуреха, неужто и правда влюбилась? — усмехнулась Галка, присаживаясь к столу и подвигая к себе дымящуюся тарелку.
— А что, разве не такая? — дурашливо засмеялась Шура. — Рожей не вышла, а?
— Рожей ты вышла, ничего не скажешь… Будь я мужиком, влюбилась бы. Да ведь твой студент институт кончит, каким-нибудь серьезным дядечкой будет. Неужто ты ему пара, необразованная-то? Ему с тобой не об чем и поговорить будет.
— Да? — быстро спросила Шура, и улыбка стаяла с лица.
— А ты думала… Знаешь, какая ему нужна? — Галка встала, манерно подняла брови и жеманно прошлась по комнате. Туфли ставила на широкие рыжие половицы осторожно, будто на хрупкий ледок. — Вот так. А на тебя и не посмотрит. Кто ты такая? Трамвайщица. Ему один черт, автомат в вагоне или ты. Получил билет и к окну. В окно-то веселее глядеть. Дорога короче кажется.
— А вот и неправда, неправда! — запальчиво крикнула Шура и отложила ложку.
В окошко несмело постучали. Галка вскочила, отодвинула занавеску, со скрипом отворила форточку. Сизый пар тотчас пополз по ее волосам.
— К тебе… — сказала Галка, оборачиваясь усмешливо.
— Кто? — почему-то екнуло сердце и заторопилось, зачастило.
— Володька. Просит, чтобы вышла. Поговорить хочет.
— Катись он подальше…
— Так и сказать ему?
— Так и скажи…
Галка прикрыла форточку, аккуратно расправила занавеску, села за стол, ежась от холода:
— Думала — студент? А что, прикорми его, как этого, белоглазого. Улыбнись, — он и клюнет.
— Что ты! — вспыхнула Шура и рукой отмахнулась испуганно. Сама мысль показалась нелепой, обидной, противоестественной. — Он не пойдет, он не такой!
— Знаем мы этих чистеньких! — злобно промычала Галка, обжигаясь пельменем. — Только мигни, побежит!
Пельмени оказались не такими вкусными, как ожидала Шура, будто весь вкус вышел паром, расползся по углам, бесцельно растратился. Она поднялась, потерянно прошлась по комнате и легла на кровать лицом к стене. Там, на дешевом матерчатом коврике, шевелилось от ее дыхания привязанное за ниточку развесистое перо из хвоста работящего петуха. Не смог он сманить Ивана в деревню, и из петуха сварили суп. А перышко ей подарил карапузик в красной рубашке. Переливается перышко золотисто.