— Мухач, — вдруг позвал Лешка. — Тебе-то с похмелья полежать бы надо. Тащи горбыль, ложись. Я вот анекдот слыхал…
Юрка смахнул пот со лба, с вызовом сказал:
— А у меня не болит голова. Ни на какой я свадьбе не был.
— Где же ты был? — Лешка приподнялся на локтях, подставляя солнцу другой бок.
— Сестренок в театр юного зрителя водил! — громко ответил Юрка и отчаянно покраснел. Посмотрел по очереди на меня, на Сашку. Мы не смеялись.
Лешка хмыкнул, но промолчал. Он позагорал-позагорал да тоже поднялся. С хрустом размял кости. Подобрал лом, приседая, выжал его над головой несколько раз, словно штангу, а потом размахнулся, пустил его как копье. Довольно далеко пустил. Мы бы так не смогли.
— Сила есть, — сказал я с невольным уважением.
— А ты думал, — довольно усмехнулся Лешка.
Он подошел к нам с ломом, поигрывая мускулами, встал впереди меня, где грунт был особенно твердым. Покосился на нас.
— Ну, дурачки, прямо чокнутые какие-то… — и вогнал лом в землю. С придыхом вогнал, глубоко.
ТРОЕ ПРОТИВ ЧУДАКА
Вечером в коридоре вразнобой застучали тяжелые шаги. То ли снег с валенок стряхивали, то ли холод. А немного погодя ко мне в комнату ввалился парень в коротком черном полушубке. И тотчас во всех углах обосновался круто настоенный запах бензина и машинного масла.
— Привет, — сказал он, энергично растирая руки. — Тут Ташкент? Нет, не Ташкент. — Он заметил на мне два одеяла. — Здесь Залесово. А наша гостиница, как видно, израсходовала дрова, отпущенные на текущий год. В связи с морозами. А в вышестоящих организациях мороз не был запланирован. Все правильно, будем мужественно мерзнуть. Ну, ладно, ной не ной… Я смотрю, мы здесь как за семью печатями. — Он кивнул на старое вафельное полотенце с новым черным штампом. — В общем, кого как, а меня звать Алексеем. Попросту — Лешкой.
Познакомились.
— Может, кофе выпьем? — спросил Лешка. — Хочешь?
Я хотел.
— Это мы живо! — Он вскочил, распахнул дверь. Пожилая администраторша с домашним деревенским лицом сидела на лавке с трактористом, привезшим муку. И разговор вела о муке.
— Скажите, — окликнул ее Лешка, — мы с товарищем хотим черного кофе. Можно два стакана?
— А водочки не изволишь? — шутливо засмеялась администраторша.
— Нет, — серьезно отказался Лешка, — водки не надо. Вот если бы кофе… Ну, что ж, — обернулся ко мне, — кофе здесь не принято. А раз нет кофе — будем довольствоваться десертом.
Лешка достал из балетки потертую книгу.
— Свет не помешает?
Но читать ему не удалось. Дверь скрипнула, и вошел мужчина. Этакий здоровяк со светлыми глазами.
— Извиняюсь, — сказал он мне, — я вот к товарищу. Алексей Батькович, чего ж не идешь к нам? Отрываешься от коллектива. Нехорошо! Козла думаем сочинить. Четвертый нужен.
— Нет, Петрович, лучше почитаю.
— И так умный, — хохотнул Петрович, — идем-ка к нашим. Оно, конечно, картишки — вещь не шибко на уровне, — повернул он ко мне простодушно улыбающееся лицо, — но мы работяги. Шофера. Из Заринской продукты привезли. Ну, пошли, Лексей, там кое-что сообразили…
— Сказал: не хочу. А там скажи: дескать, причина уважительная — товарищ свой уровень повышает.
— Чудак-человек. От коллектива-то сам знаешь… нехорошо. Ну, гляди. В случае чего, мы напротив.
Повернулся неуклюже, ударившись о косяк, и улыбнулся виновато: дескать, что с нас возьмешь — работяги.
Лешка полистал книгу:
— Не спишь? Я тоже не могу… Белое безмолвие. Хорошо пишет. Едешь, глядишь в окно — белое безмолвие. Словно про нас. Люблю Джека Лондона. В каждый рейс с собой беру. Впору в путевой лист вписывай. Только вот какая штука: на грустность иногда меня это безмолвие наводит. От Заринской до Залесова тридцать шесть километров. А если снегопад или метель — в Залесово не попадешь. По неделе там люди сидят безвыездно. И даже трактор не пробьется. Снежище — не провернешь. Снабжение же все от железной дороги. А вдруг заметет больше, чем на неделю? На месяц? И вдруг кому-то ехать срочно? Хотя бы в город. На сложную операцию. Как тогда? Еду, смотрю на снежные заносы и думаю: вот бы куда аэросани! При нашей-то технике их строить — пустяки. А то ведь прямо смех: нам проще триста километров над «шариком» подняться, чем тридцать километров по земле проехать в неспокойную погоду.
— Может, у нас и без саней забот хватает? — пытался я остудить его. — Страна большая, всего много надо.