Егерь вздохнул и отвел глаза. «Стойте теперь. Хозяину вы без надобности. Найдет кто — добром помянет», — подумал Корчной про лыжи, и нехорошая зависть шевельнулась к их будущему владельцу.
Лыжи эти он сам делал. К ним старый охотник особое желание приложил. Долго и истово подбирал дерево. И все-то ему не по душе было. То древесина с сучком попадалась, на удар опасная, то линии слоев или цвет не вышли.
Однако нашел подходящее дерево. Оно показалось зрелым и надежным. Из него егерь и начал выстругивать лыжи. Вареным маслом их пропитывал после распарки. Сушил своим способом под утренним нежарким солнцем. А как формой и крепостью готовы стали, окамсил оленьей шкурой ворсом назад.
Летом начал делать лыжи и только глубокой осенью кончил. Подгадал как раз к первоснежью.
Зато лыжи вышли всем на любованье. Выгнутые по-лебединому плавно. На ногах почти не чувствуются, до того легки. Оленьи ворсинки полые, трубчатые. Снег к ним не примерзает. Идешь в гору — шерсть топорщится, не дает лыжам назад скользить. А с горы гладко и ходко бегут, пружиня на неровностях. Было у них и особое качество, которое для охотника главнее всего, — неслышность скольжения.
На простых лыжах охотник в сильные морозы с трудом зверя берет. Звенят, шуршат лыжи на снегу. Далеко их слышно. Зверь и обегает охотника. А эти — бесшумны. К самому осторожному зайцу можно подойти на убойную близость.
Многие охотники из города, наезжавшие к егерю в субботу погонять лис и зайцев, зарились на лыжи. Деньги предлагали хорошие. Вечером соберутся, бывало, за столом у Корчного, выпьют и давай просить: продай да продай. Старались стакан егеря пополнее налить, авось под пьяную руку кого и осчастливит. И если не продаст, то даст поохотиться.
Сергеевич пил много, но ума не терял и только усмехался неприступно.
Был среди них Эдик, маленький, быстроглазый человек. Вспыльчивый и хвастливый. Работал он на какой-то базе, где, как он говорил, все можно достать.
Однажды Эдик, распалившись, выложил из кармана на стол все деньги, и даже мелочь вытряхнул вместе с табачными крошками.
— Не уйду, пока не уступишь, — сказал он с пьяным упрямством.
Егерь усмехнулся и разлил водку в стаканы.
— Не уламывай, я ведь не девка.
Эдик молча отстегнул дорогой охотничий нож в перламутровых ножнах и бросил на деньги.
Иван Сергеевич слегка побледнел, резко глянул на жену, застывшую возле стола со сковородкой в руках, и сказал трезвым голосом:
— Ну, вот что, парень, забери деньги назад. Не надрывай сердце. Ты молодой, у тебя много еще всякого добра будет. И ружья будут, и лыжи. А мне в них утешение на старость.
— Ладно, Эдик, — стали уговаривать охотники. — Кончай это дело. Давай лучше выпьем, — и совали ему в руку стакан. Боялись, что выйдет ссора и охота сорвется.
Эдик слабо отталкивал стакан. Он понял, что перегнул, и теперь думал, как выйти из неловкого положения. В конце концов решил притвориться совсем пьяным. Выпил водку из своего стакана, сел, положив голову на стол.
— Слышь, Эдька, — сказал егерь. — Ну, а ежели я бы продал тебе лыжи, что бы ты с ними делал? На работу бы ездил, что ли?
Эдик поднял голову.
— На стенку бы повесил, — сказал он, раскачиваясь на стуле. — Над кроватью. К ружью. Чтобы ан… ансамбль был.
— Лыжи-то на стенку? — удивился егерь. — Дурость какая-то. Ты уж лучше шкуру повесь медвежью. Заместо ковра будет.
Эдик, соображая что-то, поглядел на охотников. Те не смеялись и тоже задумались.
— А ведь идея, — крикнул Эдик. — Даешь шкуру?
— Какой ты быстрый… даешь… — покачал головой Корчной. — Шкура денег стоит…
— Сколько? — вскочил Эдик и полез рукой в карман, в котором денег не было, они лежали на столе рядом с колбасными шкурками.
— По стоимости. Тридцать рублей.
— Беру, — загорелись глаза у Эдика. Он поймал руку егеря и долго тряс ее.
— Будет суетиться, — отмахивался Корчной. — Раз сказал, значит договорились. Будет тебе шкура. Есть у меня на примете одна берлога. Мишка там подходящий. На днях наведаюсь.
Охотники раскрыли рты, не мигая уставились на егеря.
— Возьми меня, — попросил Эдик осторожно.
— Куда тебе, — оглядев тщедушную фигуру Эдика, засмеялся Корчной. — Еще заломает, отвечай потом. А не заломает, так промысел нарушишь. Я ведь не для забавы медвежатничаю. — Глаза затеплились, просветлел лицом. — За месячишко двух-трех возьму, вот и с деньгами…
— Нет, я серьезно, — наседал Эдик. — Возьми на медведя. Пусть цена та же. Мне хрен с ней, с ценой. Поглядеть охота, как все это.