— Отстань, не зуди, — хмурился егерь. Он не любил, когда его перебивали. — Ты для этого дела неподходящий. Мешать будешь…
— Не помешаю, Сергеич, с фотоаппаратом пойду. Засниму, как ты все будешь делать. Тебе же память останется.
— Карточки сделаешь? — быстро спросил Корчной.
— Сделаю, — преданно заглядывал в глаза Эдик. Сколько хочешь!
— Это другой оборот. Подумаю. Может, и возьму. Ты только того… лишнее белье захвати, — добродушно засмеялся егерь.
— За это дело надо выпить, — загалдели охотники.
Эдик кинулся к рюкзаку, вытащил бутылку заграничного коньяку, поставил на стол.
— Где достал? — спросил Иван Сергеевич, рассматривая цветастую этикетку.
— Понимать надо, — подмигнул Эдик с чувством превосходства.
— Ну и пронырливый же черт, — завидовали охотники.
Выпили. Зашумели. Заговорили. А что говорили, и не понять. Жена поманила Ивана Сергеевича на кухню. Он вышел из-за стола, покачиваясь.
— Ты бы продал лыжи-то, — зашептала она.
— Не лезь, мать, в эти дела, — оборвал муж, пытаясь уйти. Но она цепко ухватила за рукав:
— Об семье не думаешь, богач выискался. Неужто себе еще не сделаешь… Благо, деревьев полон лес… Продай, шут с ними.
— Нет, мать, — сказал тихо, со значеньем в голосе егерь. — Таких я больше не сделаю. Вот этим местом чую, — ткнул себя пальцем в грудь. — Я на них весь выложился… Как ты на Аленку…
И жена только вздохнула. Поглядела на мужа и вдруг поняла, что он и впрямь стар.
…Тихо кругом. На верхушку пихты села сорока. Пугливая птица, недоверчивая. Косит на лежащих в снегу человека и зверя блестящим быстрым глазом. Мостится на острие, готовая сорваться и улететь от малейшего движения внизу.
«Меня боится, — подумал тоскливо егерь, — а бояться уж нечего. Вот раньше — да. Не пожалел бы патрона для проверки верности глаза и рук. Большая сноровка нужна изловить сороку на мушку». Он хотел шевельнуться, чтобы спугнуть птицу, да передумал. «Пускай хоть одно живое существо будет поблизости. Эдька-то удрал, сукин сын, — подумал незлобно. — Не заблудился бы только. А то со страху упорет в другую сторону, пропадет». И стал припоминать, как это получилось. Сначала все шло по продуманному много лет назад и проверенному годами порядку. Не доходя берлоги, егерь сел отдохнуть. Запыхавшийся Эдька повалился в снег и тяжело дышал.
Иван Сергеевич усмешливо поглядел на него:
— Сколько тебе лет?
— Тридцать, — выдохнул тот.
— А мне, почитай, шесть десятков скоро. А видишь, какой я крепкий. Супротив тебя. Почему? Потому что на приволье живу. Еда у меня природная, здоровая. Вы, городские, чуть какая хворь, разные таблетки да капли принимаете. А вот я такие травы знаю, получше ваших лекарств на ноги ставят. Настои варю из маральего корня, из золотого корня. Чай пью бадановый. Он усталость снимает. Да чего там говорить… Меня с городским мужиком равнять нечего. Ты вон пяток километров прошел и язык набок, а мне хоть бы что… Я здоровше. Дух во мне лесной, крепкий…
Эдик шумно втягивал открытым ртом иглистый, морозный воздух. Лицо было красным, ноздреватым, от него струился пар. Он ничего не сказал на слова егеря. Да и не ждал егерь ответа.
Он говорил это не столько для Эдика, сколько для себя. Настраивался на охоту. Припомнил последнего медведя, взятого полмесяца назад. Тогда ловко вышло. Возни со зверем не было долгой. «Видать, я еще не такой старый», — убеждал себя Иван Сергеевич, чувствуя в теле молодую легкость. Уверял себя, что и этого медведя завалит и других, спящих пока по берлогам, но которым судьба загодя предопределила стать добычей егеря Корчного.
— Ну, ладно, — раздумчиво сказал егерь, поднимаясь со ствола поваленного дерева и отряхивая шубу от снега. — Пошли дальше, — кивнул Эдику. — Только не шуми, берлога близко. Готовь аппарат-то.
— Конечно, конечно, — засуетился Эдик, вытаскивая из-за пазухи аппарат. Он открыл кожух и поглядел на помутневший объектив. Маленький, в высокой шапке без ушей, коротком пальто с шалевым воротником и в егерских валенках, он странно выглядел в лесной глуши. Глаза его напряженно бегали по сторонам, подолгу задерживаясь на корнях вывороченных деревьев.
Егерь пошел первым, осторожно передвигая лыжи. Лес становился гуще, и приходилось обходить буреломы.
— Теперь близко, — шепнул Корчной, оборотись и приложив палец к губам.
Корчной остановился возле небольшого снежного возвышения на полянке. Из отдушины возле черного задранного вверх корневища упавшей ели слабо курился пар. Огляделся. Эдик стоял шагах в тридцати возле дерева, держа в руках ружье. Фотоаппарат болтался на груди нераскрытым. «Как бы в меня не стрельнул с перепугу», — мельком подумал Иван Сергеевич и тут же забыл про напарника.