Глубоко вздохнул, выпрямился на мгновенье. И вдруг, взволновавшись и решившись разом, опустил длинную палку в податливый рыхлый снег рядом с отдушиной.
Препятствия палка не встретила, и Иван Сергеевич, немного подержав ее на весу, сильно пустил в пустоту, чтобы она заостренным железным наконечником кольнула спящего медведя.
Быстро отошел, сорвал с плеча ружье, прислушался. Под ногами глухо, как сквозь вату, заревел ужаленный зверь. Много раз слышал егерь медвежин рев, а все не мог привыкнуть. Почувствовал, как зашевелились волосы под шапкой. Рев становился громче. Медведь, видно, пытался избавиться от причинившего зло предмета, но не мог и стал, разъярившись, выбираться наружу.
Медвежья голова показалась мгновенно, обвалив снежную крышу. Иван Сергеевич не ожидал, что зверь так скоро выскочит. И, торопливо отпрыгнув в сторону, споткнулся о таившийся в снегу крученый корень. Падая, услышал хруст и резкую боль ниже колена.
Он ругнулся отчаянно, понимая гибельность своего положения. Судорожно рванулся на колени, оттягивая на взвод забитые снегом курки и надеясь уже только на охотничье везение.
Медведь сначала не замечал человека. Щурил глаза, отвыкшие от дневной яркости. Принюхивался к морозному воздуху и потревоженно рычал, раскачивая лобастую голову. Грязно-бурая слежавшаяся шерсть на впалых боках свивала клочьями. С желтых клыков тянулась слюна. Услышав щелчки, зверь напружинился. Шерсть на загривке поднялась.
Холод обжег сердце егеря. И когда зверь завис над ним, выстрелил тяжелым самодельным жаканом. Приклад отдал в плечо. Выстрел прогремел глухо. Деревья приняли звук мягкими ветвями и потушили его.
Медведь надрывисто ревел, царапая себе голову когтями. Охотник опытно понял: в пасть не попал, как целил, а повредил голову, и не опасно. Пуля вскользь прошла. И Иван Сергеевич ударил из другого ствола, после чего боль и тяжесть отняли сознанье.
Все это егерь вспомнил неторопливо и равнодушно, думая о себе, как о постороннем человеке. Еще раньше в темном уголке души нет-нет, да и ворочалась мыслишка, что однажды подведет его судьба. Но в молодости не боялся сомнений. Уверенность и надежда на точный глаз, ловкие руки брали верх над сомнениями. Теперь же тело расслабло от прожитых годов, и предчувствие часто пугало охотника. Завалив медведя, облегченно вздыхал: «Не этот». Старался не думать, что однажды встретит и «своего» медведя. И вот встретил. Но страха почему-то нет. Наоборот, непонятное успокоение. Лежит Иван Сергеевич на снегу, перебирает прожитое, как вещи в старом сундуке перед дальней дорогой…
Вчера вечером, уложив охотников спать на кухне, себе постелил в горнице, с расчетом на сына. Долго ворочался, ожидая, когда Егор вернется со смены. Но так и не дождался, заснул. Проснулся от прикосновения горячего плеча.
— Ты? — спросил отец.
Егор лег рядом. В темноте мигал красноватый огонек сигареты. Отец заворочался, закряхтел, показывая, что не спит. Но сын молча затягивался сигаретой, и тогда огонек слабо освещал его узкое, напряженно сосредоточенное лицо.
— Там на столе тебе оставили… в бутылке, — подал голос отец.
— Настроения нету.
— Что так, или на работе неладно?
— На работе нормально.
Отец глубоко вздохнул, повернул лицо к сыну:
— Дай-ка закурить… Сон не идет…
Егор, не вставая, нащупал у изголовья сигареты и спички. Нашел в темноте отцовскую руку, подал.
Тот долго чиркал спичками. Спички ломались, и отец вполголоса чертыхался. Наконец, прикурил, закашлялся.
— Батя… — негромко сказал Егор. — Ты завтра куда собираешься?
— Да так, с мужиками зайчишек погонять. Размяться надо, — небрежно сказал Иван Сергеевич. — А что?
— Да ничего. В патронташе у тебя одни жаканы. Заяц, видать, крупный пошел.
— Уж и патронташ вышарил, черт глазастый.
— Два патронташа-то. Напарника берешь?
— Эдька попросился. Тридцатку за шкуру дает и хочет посмотреть, как все это… Пускай прогуляется, бельишко-то подмочит, — рассмеялся отец по-стариковски.
— Опять, значит, за свое?
— Последний разок схожу, сынок…
— Сколько этих последних разков было?
Отец отвернулся и долго молчал, мерцая сигаретой. Вздыхал и курил, глядя в темный потолок.
— За тебя же опасаюсь, — сказал Егор, — годы у тебя… Рискованно.
— Эх, милый… — усмехнулся горько отец. — Рискованно… Ежели жить без риску, то и жизнь такая не нужна.