С приходом ветра-ледолома братья почувствовали обновление. Николаи вспомнил запах районного промтоварного магазина, на полках которого вперемешку лежали и конские сыромятные уздечки, и транзисторные приемники. Там, в самом углу, небрежно забросанный мотками веревок и другими хозяйственными товарами, грезился ему подвесной лодочный мотор «Вихрь». Очень явственно виделся: сквозь щели грубого реечного ящика — серебристый колпак обтекателя, уляпанный салидолом. И тонкая царапина на боку от неосторожной выгрузки. Знакомая такая царапина, словно сто раз ее видел.
Давно такой мотор желал Николай, потому что его движок совсем износился, отказывал в самый неподходящий момент и по скорости ни в какое сравнение с «Вихрем» не шел. И давно бы Николай купил себе такой мотор, потому что промышлял неплохо и деньги у него водились, да жена не позволяла.
Зимой, бывало, уговорит ее, и она согласится, а весной, когда приплывут в магазин, — на попятную. Зажмет в маленьком костлявом кулачке деньги — не подступись к ней. Жадно взглядывает на прилавок и полки, где разложены вороха одежды, щупает, примеряет. А потом вместо мотора покорно тащит за ней Николай разную бабью галантерею, без которой, по мненью Николая, вполне можно было бы обойтись.
В прошлом году, по весне же, купила ему кофту, каких тот сроду не видывал. Пеструю, расписанную нездешними яркими листьями. Примерил в доме стариков перед зеркалом — хоть плачь, хоть радуйся. Как пожелаешь.
Да еще отец усмехнулся:
— Ты в ей на улицу-то не выходи, Колька. Петухи заклюют.
— Ну что вы, папа. Отсталый какой, право. Теперь это модно, — убеждала Нюрка и все нахваливала свой подарок.
Однако кофту эту Николай снял и даже в магазин носил. Да разве там возьмут назад? Рады, поди, что нашелся дурак — купил. Так и валяется до сих пор в сундуке вместе с Нюркиными вещами. Глаза у нее до тряпок жадные, а того не замечает вроде, что рядиться не перед кем. Всю зиму да половину лета на кордоне проводят, вдалеке от людских глаз. А там самая милая одежда — ватная телогрейка да спецовочные штаны, которые и недороги, и сядешь в них где захочешь, беречься не надо.
На этот раз Николай решил ублажить жену. Убил за огородом пару линялых зайцев, оказал:
— Ты отдохни, Нюра. Выходной тебе сделаю.
Настряпал пирожков со свежатиной и завел старую песню про мотор после обеда, рассчитывая, что жена подобреет.
Нюрка разгадала нехитрый умысел, обрезала:
— Других дыр много.
— Дак их никогда все-то не залепишь. Все-то дыры… Без дыр-то и не бывает, — уговаривал тихим, сипловатым голосом.
Мишка в одежде валялся на постели от нечего делать. Руки под голову, глаза в потолок. Слушал нерешительный голос брата, дивился. Нюрка-то плоская, белобрысая, остроносая бабенка. И где только такую откопал брат. Ну, то, что некрасивая, — не беда. Бывает, баба красотой не выйдет, так характером возьмет, за душу ее полюбишь. А у этой и души, кажется, нет. Сварлива до невозможности. С утра заведется, с причиной, без причины ли, — гундит и гундит, будто наверстывает за то время, пока Колька тайговал.
И все-то не по ее: и как сказал муж, и как ступил. Другой мужик давно бы либо ее прогнал, либо сам ушел куда глаза глядят, а этот терпит, будто так и надо и по-другому быть не может. И ведь берут таких, как Нюрка, женятся на них. А может, такой и надо быть — настырной. Может, по-другому и не проживешь? Вон безответна Варька, так и жизнь наперекос.
Помянул сестру — сердце зашлось от жалости. Любил он ее за тихость и ласковость. Сидит она, бывало, дома с вышивкой, не видно ее и не слышно, а в избе от нее будто светлее. Что ни скажешь, что ни попросишь сделать — «ладно». Одно только слово от нее и услышишь.
Ее беспомощностью и воспользовался завгар, где она работала бухгалтером, большеротый, с пролысинами мужик. Оставил ее после смены подбить какой-то отчет, да и взял силой на засаленном дерматиновом диване, на котором редкий шофер не сиживал.
Она никому ни слова ни полслова — к озеру.
Мишка пришел с работы, в гараже же слесарил, будто сердцем почуял: всегда она приходила вовремя, а тут нет ее. Кинулся искать. И почему-то прямиком — на берег. А она уж на припаромке. Веревка в руках с камнем и петлей.
Завгара он на другой день избил прямо в кабинете. Избил зверски, страшно, себя не помнил. Завгара — в больницу, Мишку — в отделение. Судили. Адвокат все допытывался:
— За что?
Отвечал односложно:
— По пьянке.
Отсидел два года.