— Погоревала, поплакала, да и успокоилась. Еще двоих растить надо было. Такая бабья доля.
— Отец-то живой?
— Живой. Все на пасеке.
Степан облегченно вздохнул, полез в карман за папиросой.
— Вишь, Трофимыч, — сказал хрипло. — Семь лет прошло, а помню, будто вчера это было…
— Разве семь? — усомнился Трофимыч.
— Семь. Точно подсчитано.
— Ну, пусть семь, — согласился старик. — Я в те годы еще справный мужик был. Плечи чуть посуше твоих, однако, были.
— Теперь-то на пенсии?
— Отдыхаю, да уж больно скучно. Не привык отдыхать-то. Вот и рыбачу помаленьку. Все дело. Глядишь, на ушицу чебачков и наловлю. А то и подъязок попадется. Вон в ведерке погляди, если интересуешься.
— Да, Трофимыч, все помню… Закуришь? «Казбек»…
— Не-е, отродясь этой пакости в рот не брал.
— Ну, так вот… лежит мой «газик» на боку. Кузов в щепки. Представляешь? Кабину помяло, как консервную банку. Глухо! Голова как чужая — гудит… Стою возле обрыва и не знаю, поверишь, не знаю, радоваться или что… Сам-то успел выскочить, а машину угробил. Хмель, понятное дело, как рукой. Ощупываю себя, а руки, как у последнего алкоголика, трясутся… Вот, думаю, подзалетел. Глухо!
Ну, значит, спустился к машине. Просунул руку в кабину. Стекла-то вылетели. Вытащил папиросы да путевку. Хотя на кой она мне была нужна. А не бросаю. Привычка, представляешь, такая. Шофер никак не может без путевки. В карман ее и — ходу. Куда — сам не знал. Капитально струхнул. Боялся, посадят…
— И посадили бы, — согласился Трофимыч, — теперь, говорят, врачи пьяных по духу распознают. Кабы трезвый был, куда ни шло.
— Трезвый бы не сшиб столбики, — зло оборвал Степан.
— А пошто пил?
— Лесу одному мужику привез. Крепенько поддали с ним. Тот говорит, оставайся ночевать. А я не остался. Домой торопился. Ждали меня там…
— Девка, поди? — хихикнул старик. — Ну-к, дай бог памяти, ты, кажись, с Марийкой гулял? С учителевой дочкой?
— Какая тебе разница… Ну, слушай… Деньги у меня были. Паспорт при себе. На попутной добрался до Бийска, а там на поезд и с приветом.
— Куда же уехал?
— Далеко. В Среднюю Азию. Ты не бывал там?
— Кого я потерял в этой Азии? Как родился здесь, так седьмой десяток все на одном месте. Раньше-то люди к дому крепко прирастали. Боялись в чужие края.
— В Азии все не так, как здесь… у вас. Снегу зимой почти не бывает. Иногда ночью выпадет, а утром растает. Зато летом — глухо: жара, как в парной. Старики, аксакалы их там называют, в ватных халатах ходят и соленый чай пьют. Ты, вот, к примеру, в стакан ложку сахару, а они — соли. Конечно, не ложку, а так, чтобы вкус был.
— Пошто халаты не скидывают?
— Не знаю, так привыкли. А соленый чай им, говорят, от жары помогает.
— Соленый?
— Соленый.
— Будет брехать-то.
— Не веришь — у кого хошь спроси, — обиделся Степан.
— Ну, ладно, бог с тобой, — согласился старик. — Пусть будет соленый.
— А в Самарканде прямо чудно, — продолжал Степан. — В старом городе ночью и не пройдешь. Заплутаешься — не выберешься.
— Пошто так?
— Улицы узкие и кривые. Телега местами не проедет. Идешь — по бокам дома, сверху дома. Глины намесят, в нее соломы, и дома лепят. Как ласточки на карнизе. Видел? Вот так же. Чудно!
— Должно, полы у них неровные?
— Ровные. Крыши-то плоские. Понимаешь?
Трофимыч усмехнулся снисходительно:
— Может, им площади не хватает? У нас один дом от другого далеко. А между домами — огороды.
— Да вроде хватает.
— А чего они так?
— Спроси их… Ведь это в старину было.
— Чего только на свете не бывает, — вздохнул Трофимыч. — Страх прямо… И кем ты там работал?
— Шофером. Права-то при себе были. Правда, в городе меня не взяли, а на карьер, в горы — со всей душой… Горы, конечно, там не такие. Ни лесу, ни травы. Все выгорает от солнца. Только камень и камень. Я руду возил на обогатительный комбинат. Городок у нас рудничный что надо. Дома хорошие, зелени посажено много. Поливают ее. Иначе тоже выгорит. Там больше тополя растут. Комнату в общежитии дали. Со всеми удобствами. Ванная, душ и прочее. Даже газ есть.
— У нас тоже много строят, — сказал Трофимыч, — новую контору выстроили. Школу двухэтажную из красного кирпича отбухали. Внучка у меня там учится. Во второй уж перешла. Правда, шибко высоких домов не делают. В деревне каждый мужик привык хозяйство содержать: огородишко, коровенку, курочек.
— А квартиры у вас дают? — поинтересовался Степан.
— А то как же… Не сразу, но дают. Мои все с квартирами. Как оженились, так и отошли от отца. В избе мы вдвоем со старухой остались. Сыновья зовут, дескать, к нам давайте. Я-то согласный, а старуха уперлась — ни в какую. И домишко уже весь дырявый. Латай не латай — все одно: топишь зимой, а тепло сквозь трухлявые бревна и уходит. Сыновья говорят, перебирайтесь, места хватит, а эти хоромы — бульдозером. Мать как услышала про бульдозер, еще пуще заупрямилась. Из избы не выходит. Сносите, говорит, меня вместе с домом.