Магнус чуть щурится, совсем немного, и слегка склоняет голову вправо.
Алек дергает уголки губ вверх и едва заметно кивает.
Они совершенно одинаково поправляют сумки на плечах и расходятся, чтобы через полчаса встретиться снова.
Их город, который зарегистрирован под двадцать восьмым номером, ничем не отличается от других таких же городов, разбросанных по всей уцелевшей поверхности планеты. На территориях, некогда сожженных Войной, даже не идут работы по восстановлению, ведь население Земли уменьшилось в несколько десятков раз, и им вполне хватает места. Всего зарегистрировано шестьдесят три Города и одна Столица, центр планеты, город Старейшин.
Алек знает Город 28, как свои пять пальцев: очень мало что может удержать десятилетних мальчишек от игр в догонялки или прятки в запрещенных местах, особенно когда отец одного из них – сам глава Карателей Роберт Лайтвуд, который иногда мог или прикрыть их, или просто закрыть глаза на безобидные проделки.
В одиннадцать лет Алек и Магнус забираются дальше, чем когда-либо, за черту города, к незаселённым домам. Именно тогда они и находят бункер.
Бункер был небольшим складским помещением с тремя комнатами, забытыми строительными материалами, и холлом размером семь на семь метров с круглым застеклённым окном на потолке. В двенадцать он становится их единственным убежищем, о котором они не рассказывают даже Йену и Микки.
Алек воровато оглядывается, хотя прекрасно понимает, что за границу жилых домов никто не выходит, и приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы иметь возможность прошмыгнуть внутрь.
Магнус уже ждёт его.
– Ты задержался.
Сердце в груди делает двойной аксель с идеальным приземлением и начинает биться быстрее, сумка соскальзывает с плеча, и Алек улыбается, глядя на притворно нахмуренные брови друга.
Не сказать, что он слышал много живой человеческой речи, чтобы вслух, а не отголоском своего собственного голоса в сознании, но никто не смог бы разубедить его в том, что голос Магнуса ни с чьим не сравнится. Хрипловатый, но тягучий, как горький шоколад, который когда-то давно им давали в садике после обязательного дневного сна.
Ему приходится откашляться и вспомнить о существовании голосовых связок, чтобы ответить.
– Забежал домой по пути, предупредил родителей, что буду с тобой готовиться к выступлению с проектом на завтра.
– Профессор со своими заданиями всегда очень вовремя.
– Согласен.
Говорить неприятно, немного больно, и каждое слово даётся с трудом, но, в то же время, это ни с чем несравнимое удовольствие. Такое же, как легкое прикосновение руки к руке, когда Магнус подходит ближе. Такое же, как чужое теплое дыхание на щеке и мягкий поцелуй в краешек губ.
– Нам это тоже с рук не сойдет, – усмехается Магнус, повторяя свою же фразу, которую сказал получасом ранее.
И пусть признавать это страшно, но он прав.
Насколько бы не был уединенным бункер, насколько бы хорошо они не скрывались, насколько бы сами не понимали, что то, что они делают – неправильно, ничто не избавит их от кары закона высокомерных Старейшин.
Чёрт, за одну такую мысль их могли бы убить.
Хорошо, что Компьютер пока не научился читать мысли и довольствуется лишь сообщениями.
Но даже Компьютер не смог застраховать от появления чувств сильнее их самих, каких-то доводов и голоса разума, потому что от одной мысли всё прекратить бросает в дрожь. Потому что запретный плод сладок – вовсе не выдумки, они смогли в этом убедиться. Потому что не было на свете лучшего чувства, чем то, которое возникало при взгляде в раскосые глаза с шоколадными радужками.
Первым заговорил Магнус. Точнее, вскрикнул, когда Алек впервые его поцеловал. Около года назад был сложный день, тишина в просторном особняке давила слишком сильно, и Лайтвуд впервые убежал из дома на всю ночь, не забыв позвать с собой друга. Они пришли в бункер, а дальше… Алек не сдержался, и один слабый вскрик, почти хриплое дуновение ветра, снес ядерной волной все «правильно», «нужно» и «по-другому не бывает». Казалось, что умение говорить дремало в них очень чутко и распахнуло глаза сразу же, как выдалась возможность.
Магнус может часами сидеть и держать руку Алека в своей.
Алек тает от этих прикосновений.
Магнус может улыбаться счастливо и беззаботно, а потом произносить «Александр». Никогда в сообщениях, только вслух.
Алек уверен, что его собственное имя, слетающее с желанных губ – извращённый вид пытки.
Магнус может молчать и неловко опускать глаза.
Алек понимает без слов, когда нужно подойти и поцеловать.
– Александр?
Алек моргает и возвращается в реальность, в которой свет уже не поступает через круглое окно в потолке, потому что день несколько часов назад сменился ночью. Они успели завершить подготовку к защите проекта, отключились от электронной библиотеки и позволили тетрадкам с их многочисленными проводками пачкать уголки об далеко не самый чистый пол бункера.
– Красиво, правда? – Магнус полулежит на пледе, гладит примостившегося рядом Алека по коленке и глаз не может отвести от круглой серой луны.
Неважно, сколько раз они были здесь и видели это, луна восхищает его так, что Алеку впору начать ревновать.
– Красиво, – улыбается он. Потому что не ревнует. Потому что восхищается сам.
Их ноги переплетены, волосы перепутались между собой, ведь головы слишком близко, а руки привычно сцеплены в замок.
Алека внезапно озаряет.
– Небо похоже на циклопа…
Магнус удивлённо поворачивается к нему.
– Ну, оно огромное, и у него всего один большой глаз.
В бункере на пару минут становится тихо, пока Магнус не замечает:
– А звёзды – это его родинки.
***
Шоколадные радужки резко покрываются инеем.
– Я услышал тебя. Но это не меняет ничего из того, что я говорил раньше. Я не люблю тебя, Александр. Уходи.
Алека бросает в дрожь. В голове оживают слишком яркие картинки их последней встречи. Но сейчас он не верит ни одному слову.
– Уже слишком поздно.
Магнус поднимает полный ужаса взгляд.
– Что ты сделал?
***
– Как думаешь, а небу не обидно?
– Из-за чего?
– Ну, мы его с циклопом сравнили.
– Думаю, ему это льстит, - Магнус усмехается.
Он разворачивается к Алеку и склоняет голову к плечу. Привычное молчаливое – останемся?
Алек не думает и секунды – подается вперед, обхватывает чужие плечи и тянет на себя.
Останемся.
Не поцелуй, а какой-то затягивающий водоворот безумия. Это всегда так или только с теми, от кого сердце трепещет пойманной в клетку птицей? Едва губы касаются губ, становится понятным, почему прикосновения и любовные связи запрещены с человеком, не выбранным тебе Старейшинами для продолжения рода. На первом месте должно быть удержание мира, но губы на губах – и все катится в тартарары. Вся Вселенная сужается до конкретного и определенного человека, и ты понимаешь, что ничего не может быть важнее.
Тишина, обволакивающая планету, нарушается поступью животных в клетках, чириканьем птиц в лабораториях, счастливцами-насекомыми, которые избежали послевоенной мутации, и двумя мальчишками, посылающими все правила к черту.