Вадим долго переходил из зала в зал, заглядывал в укромные уголки за колоннами, в маленькие читальни специалистов. Наконец он увидел их. Они сидели далеко, и Вадим узнал ее скорей всего по участившемуся биению сердца. Дина сидела спиной к нему, и он увидел только склоненную нежную шею, а рядом — мягкий профиль много читающего юноши. Свет зеленой лампы сбоку освещал их склоненные головы, на шее у Дины темнели редко нанизанные бусы из самшита. Вадим, кажется, услышал их запах — слабый тонкий запах, немного терпкий, такой знакомый.
Первым его движением было подойти. Но он не двинулся с места... Зачем, собственно? Все происходит именно так, как ты хотел. Она спокойна, занимается. И даже не одинока. Именно этого ты добивался. Чего же лучше? Все по твоей программе.
Он вдруг заметил, как небрежно, по-дорожному одет, какая у него нескладная походка, как весь он с сумятицей своих чувств лишний, чужой в этом мире спокойствия и тишины. Вадим двинулся к выходу. Остановился, еще раз взглянул на них. Сидят, все так же склонившись над книгой. Оба поглощены математическими формулами. А может быть, друг другом? Ну и что ж! При чем здесь ты?
Он почувствовал, как в груди мучительно, знакомо заныло. Так... не хватало еще, чтобы здесь начался приступ. Он опять двинулся к дверям. А может, все-таки подойти? Может быть, она вскрикнет, обрадуется? Это после того, как ты отрекся и оскорбил? Нет, все. Нельзя!
3
Дина медленно шла из библиотеки по вечереющим улицам, выбирая по возможности более тихие переходы. Еще довольно светло, только спускается легкая дымка, фонари зажигаются постепенно и вытесняют день. Дина попросила Вячеслава не провожать ее, хотелось побыть одной, как можно больше пройти пешком. Когда устанет — поедет. Вячеслав хороший, серьезный, а иногда очень веселый. И разговаривать с ним интересно. Только он совсем не нужен ей. Сегодня почему-то особенно не нужен.
А вообще сегодня она довольна. Почти без подсказки вывела сама инварианты этих окаянных линейных уравнений. Оказывается, не так страшен черт... Ничего, и дифференциальные уравнения осилю, и химию буду знать, как свои руки. Очень хочется поглубже проникнуть в мир молекул и их таинственных связей. Сейчас это стало модно. Но ведь и на самом деле интересно. Где-то на этом уровне решаются сейчас главные проблемы века... Она тихонько засмеялась. Как казенно сформулировалась у нее мысль: проблемы века, на уровне.
Как хорош сейчас в полумгле Кремль! Сколько уже поколений людей смотрели на эти башни...
Что сейчас делает Вадим? Сегодня она ощущает его особенно близко. Не только думает о нем, а именно ощущает близко. Думает она о нем почти всегда. Что бы ни делала, чем бы ни занималась, мысли о Вадиме не уходят, только принимают разные формы.
С того дня на Ленинских горах много было передумано. В таких случаях иные девушки утешаются тем, что нанизывают в воспоминаниях все самое плохое и постепенно уверяют себя, что он, дескать, не стоил ни любви, ни страданий. Ее бы это не облегчило. Она и не пыталась. Просто сначала была пустота, подавленность, отрешенность. Потом откуда-то возникла уверенность, что все это неправда и не может быть правдой. Отрешиться от себя человек не может. Значит, она не может отрешиться от Вадима. Они едины, и изменить это невозможно.
Уверенность эта так глубоко укоренилась в ее душе, что она стала опять почти спокойна, деятельна, могла заниматься. И только каждый день, каждый час ждала от него весточки. Сегодня это ощущение стало особенно острым. Больше идти не хочется. Устала. Скорей домой! И она быстро проехала остаток пути на автобусе.
Открыв своим ключом дверь, Дина услышала голоса, родителей и сразу поняла, что приходил Вадим. Она скинула в передней шубку, бросила портфель, рванулась в комнату и сразу спросила:
— Где он? Куда ушел?
Родители переглянулись. Ян Зигмундович требовательно смотрел на жену. Ильза нехотя стала рассказывать.
— Почему же ты его не задержала, мама? — медленно бледнея, спросила Дина.
— Не запру же я его! Сказал, что найдет тебя в библиотеке. Разве туда не приходил?
— Почему ты его не задержала? Почему ты его не задержала? — монотонно повторила Дина.
Ильза с негодованием повернулась к мужу:
— Ты видишь, она опять зарывается. Какой тон! Какое обращение!
Но Ян Зигмундович смотрел на лицо дочери. Так, не глядя на жену, он и сказал:
— Похоже, Ильза, что ты в самом деле сначала делаешь, потом думаешь.