— А как вы добрались до содержимого этого ящика? Не предложил же он вам заглянуть туда?
— Пришлось взять ключ.
— Вы отобрали у него?
— Вроде того.
— Григорий Алексеич!
— У меня, товарищ инженер по технике безопасности, не было иного выхода.
Они стояли на берегу горной реки, впадающей в озеро. Широкое каменное ложе не было заполнено водой и наполовину. Зеленоватые пенистые струи бешено мчались среди камней. На том берегу небо подпирала горная цепь. Ближняя гора, напоминающая собой отдыхающего быка, была густо покрыта темным хвойным лесом.
— Гора Бык!— воскликнула Чимита.
Дальше к озеру лес становился светло-зеленым. Здесь уже не чувствовалось той угрюмости, как на горе Бык. А за молоденькими лиственницами и березами, взбирающимися по гребню, снова поднимался темный лес, но он уже не был густым — там и тут виднелись каменные россыпи, а по склону горы вытянулись, как щу- пальцы, серые расщелины, пробитые то ли тающими льдами, то ли камнепадами. А выше всего этого, у самых облаков, сверкал на солнце вечный снег — недоступный и таинственный.
Прыгая с камня на камень, они оказались на том берегу реки и пошли к заливу, где росли березы, а у самой воды простирались заросли камыша. Берегом, поросшим клюквой, зыбуном и болотным аиром, они подходили уже к заливу, как Трубин остановился и подозвал Чимиту рукой. Она подошла и стала смотреть, куда указывал Трубин.
На воде, в тени деревьев, плавали две крупные белые птицы.
— Лебеди!
Птицы поплыли от берега. Скоро они покинули затененную воду, и тут луч солнца упал в залив, и лебеди оказались в центре этого луча. Самец высоко поднял голову, выпрямился и, взмахивая крыльями, громко крикнул:
— Клу-у! Клэ-э! Клу-у!
С этой песней он поднялся в воздух, но так, что лапы его касались воды, и начал свой танец, делая большие круги вокруг самки и поднимая при этом каскады брызг. Каждый взмах белых крыльев сопровождался звучными хлопками черных лап по воде.
Постепенно сужая круги, лебедь сбавлял скорость бега и все ниже опускался на воду. Его лапы уже не хлопали по воде. Вот он сложил крылья и замер. Самка подплыла к нему и клювом поправила ему перья на голове и шее.
Они долго еще следили за птицами, которые медленно уплывали от берега. На серебристой воде их белое оперение с трудом было видно, а скоро и совсем ничего нельзя было разобрать.
Трубин и Догдомэ остановились на песчаной отмели, под старой березой, где протекал ручей.
— Я почему-то в лесу больше всего люблю березу,— говорила Чимита, срывая лист и жадно нюхая его.
Трубин, подняв голову, рассматривал кривые крапчатые сучья, свисавшие к земле.
— В степи как-то я наткнулся на берез. Они росли кучкой, а далеко окрест один ковыль. Стоял жаркий полдень, я устал, потому что шел издалека, и мне предстояло еще пройти немало. Деревья были молодые и давали очень небольшую тень. «Пожалуй, мне здесь не укрыться от солнца»,— подумал я с досадой и хотел уйти. И вдруг что-то случилось со мной. До сих пор не пойму. Или я много часов провел в степи, а одиночество всегда что-то навевает. Или еще какая причина... Не знаю. Только я почему-то остановился и стал смотреть на эти березы. Смотреть и слушать. По всей степи текло что-то веселое, светлое, чистое, просторное. Я торопливо ушел прочь, дав слово, что приду сюда, когда березы вырастут.
— И вы были потом там?— спросила Чимита.
— Нет. Рано. Они еще не подросли.
— Как жаль!
— Почему?
— Просто так.
На турбазу они возвратились вечером. В столовой возле сдвинутых столов танцевали отдыхающие. Играл районный джаз. Выделялся з джазе мужчина с бачками в белых брюках. Загудел барабан, и тот низким хрипловатым голосом запел по-английски, притаптывая в такт носком ботинка.
«Где я видел этого?— силился вспомнить Трубин.— И голос... Будто вчера слышал этот голос».
— Красиво поет,— сказала Чимита.— Вот тебе и районный джаз.
Трубин ничего ей не сказал, все пытался вспомнить, где он встречался с этим человеком.
После выезда на туристическую базу Чимита писала в дневнике:
«Воскресенье получилось просто великолепным. Но я все чаще ловлю себя на мысли, что если бы со мной не было Трубина, то не было бы и этого великолепия. Не будь Трубина, мою жизнь омрачил бы Карымов. Без Трубина я не увидела бы танец лебедя, и мне никто бы не рассказал так искренне и доверчиво о березах в степи.
В жизни много странностей. Давно ли Трубина огтавила жена? И у нее были, надо думать, веские причины на то, чтобы уехать. А я кажется... Я бы никогда не уехала от него. Что со мной?
Я даже не могу отвечать колкостями на его колкости. Или это очень серьезное... Или это опасное заблуждение. Все мои мысли заполняет он. Не без впечатлений об увиденном в его бригаде и не без неких чувств к нему я составила для него ребус-объяснение: «Хотела бы в тебе не ошибиться». Этот ребус я послала ему с Флорой, но она оставила записку у себя и сказала, что ни сейчас, ни потом не передаст ее. Я с ней согласилась. А то как бы выглядела, если бы он разгадал ребус?