Но как бы там ни было... А в ребусе все — правда. Одна правда. Моим всегдашним идеалом был некто умный, скромный, но не застенчивый, гордый, но без зазнайства, твердо уверенный в своих справедливых поступках. Все эти качества я нашла в нем. Время сыграло в его пользу.
Единственное, что было у меня под сомнением... Многие в тресте говорили о его сухости. Эти «многие» знали его больше, чем я. Не оправдались их предположения.
Я часто думаю о тех березах, которые он видел в степи. Как бы мне хотелось вместе с ним пойти туда! Мне иногда кажется, что давным-давно, в детстве, я видела те березы. Или не те самые... Но все равно крапчато-белые, тонкие, молчаливо-покорные, стыдливые от своей наготы, от того, что у них мало веток, а на ветках мало листьев».
«Я боюсь памятников, но меля тянет к ним. Не могу пройти мимо, не посмотрев, не постояв. Знакомые не верят, что я боюсь. Спрашивают: «И днем на людях боишься?»
А как им объяснить? Вот недавно шла через сквер, на аллеях много гуляющих. Передо мной памятник Доржи Банзарову. Холодный озноб охватил меня, ноги не слушаются, и я подхожу как под гипнозом. «Ведь это же не живая плоть, а камень»,— твержу я себе, а все равно кажется, что есть что-то и живое. И мне уже представляется. что автор «Черной веры» меня заметил. Я глубоко ощущаю свое ничтожество, страх и беспокойство охватывает все мое существо. Не помню, как ухожу.
Вышла из сквера и вспомнила о Трубине. Я, кажется, его боюсь. На уме все время вот эти стихи:
Я не достойна, может бить, твоей любви — не мне судить.
Но ты обманом наградил.
Мои надежды и мечты.
В моем воображении — это разговор с Трубиным. Хотя он, разумеется, никаким обманом меня не награждал. Но я как бы предвосхищаю будущее. Мне уже сейчас хочется его обвинять в том, чего он не совершал и, возможно, никогда не совершит».
«Это что-то серьезное. Это далеко не заблуждение!
Все эти дни из головы не выходят строки: «Я не достойна, может быть, твоей любви — не мне судить». Захотелось выучить все стихотворение. Рылась в поэтических сборниках — не нашла. Где я его читала — не помню.
Попытаюсь описать Трубина, каким я его вижу, каким он мне представляется. Боюсь, что ничего не выйдет... А все же попробую.
Глаза у него зеленоватые, брови обыкновенные, нет, пожалуй, густые. Уши, как уши. Разве правое чуточку толще, наверное, было когда-то обморожение. В губах угадывается одновременно что-то капризное и твердое. Твердость, может быть, от глаз или от подбородка, а капризность от губ. У него привычка кривить губы. Нос... Какой? Курносый? Скорее, да. Крылья носа широкие. Шея короткая или он умеет как-то втягивать ее в плечи.
Если все это прочтет тот, кто никогда не видел Трубина, он не представит его зримо. Я не умею писать портреты. У Трубина во внешности как будто бы в отдельности ничего нет такого, что бы привлекало. Черты его лица находятся в какой-то непередаваемой гармонии и каждая черта вносит свое: то ли ум, то ли пытливость, то ли чувственность... Все это вместе делает его лицо незаурядным. Бывают же такие лица... Про них не скажешь, что они красивы, нет-нет, но от таких людей всегда чего-то ждешь, какого-то необычного поступка, неожиданного поворота в мыслях. Не умею я высказать то, что вижу, то, что воображаю... Видимо, только такие лица и могут нравиться.
Но все-таки какой он? Какой?»
Я, кажется, превзошла самую себя. Судорожно ищу среди бумажек ту запись, которую я сделала на техсовете. Эта запись со слов Трубина. Вот она:
«Порой обидно за наших девушек. Посмотрели бы, как они выглядят в трамвае после работы. Да и до работы... Сидят, прижмутся к стенке и от окон голов не отрывают, стараются не то, что на пассажиров, а и друг на друга не смотреть. Стесняются своей одежды, своего вида. Кургузые штаны неопределенного цвета, полинявшие кофточки, майки... Они и косынки-то так надевают, чтобы липа не было видно, а то еще знакомый попадется.
А ведь они — строители! Это же надо понимать!»
Все это прочитываю его глазами, осознаю его сознанием, запоминаю его памятью.
Я видела как-то девчонок из его бригады. Это в выходной день, в том же скверике, где памятник Доржи Банзарову. Они были в нарядных платьях и с модными прическами. Они сидели на скамейке в очень веселом настроении. Я тогда подумала, что кто-то из прохожих, наверное, приветливо на них посмотрел, а, может, еще и без комплимента не обошлось. И вот вижу: подходят к ним курсанты военного училища. Явно хотят познакомиться. Ну, а наши девушки струсили, поднялись со скамейки. Курсанты смеются, шутят: «Девочки, посидите!» Райка обернулась: «Что вам нужно?»— Спросила строго, а сама покраснела. Курсанты вовсю смеются и мне смешно. А потом, когда осталась одна, грустно стало.