— Проверяли.
Каширихин поднялся из-за стола, пристально рассмотрел пришедших к нему шоферов, подивился: до чего схожими выросли братья!
— А кто же из Еас придумал про эти брусья0
— Оба помаленьку.
— Как это — оба? Так пожалуй, не бывает. Вот то, что эти... брусья, про это кто придумал?
— Про это Валерка придумал.
— Так-так.— улыбнулся Иван Анисимович.— Теперь уже видны кое-какие контуры изобретателя.— А что вы. Павел, придумали?
— Я? Да это ни к "ему...— нехотя отозвался старший Патра-
хин.
— А все-таки?
Павел вздохнул и покосился на брата. Тот сидел, как ни в чем не бывало, по-прежнему смотрел прямо перед собой и лишь изредка на Каширихина.
— А я придумал, у кого взять брусья,— тяжело Еыгозорил Павел и снова вздохнул.
— Ага. Ну вот. так бы и сказали сразу.
— Да чего я придумал,— ответил Павел быстро.— ничего я не придумал! Просто показал ему, где спрятаны брусья.
Валерка усмехнулся краешками губ, задвигался на стуле
— Разный у вас. братья, вклад в это дело, должен я вам заметить,— проговорил Каширихин.
— Ага, разный,— согласился Павел.
— И отметим в зависимости от заслуг.— Каширихин подошел к Валерке, пожал ему руку.
После ухода братьев позвонили с площадки главного корпуса.
В трубке растерянно и возбужденно кто-то частил, проглатывая слова и буквы:
— Невозмож бетонироть... вибрация, черт знат! Шайдарона не найти. Решать надо. Велел бетонир-ать, а вибрация — ни в каку! Шайдарон по звонку не отвечат.
— А кто это говорит?
— Бетонщик Быховский.
— Кто же вам мешает бетонировать?
— Копры.
— Ну и что?
— Как «ну и что»?
В трубке замолчали. Бетонщик Быховский растерялся, недоумевая, почему его не понимают.
— Сейчас подъеду к вам. Разберемся.
«Со сваями вроде бы расхлебались,— подумал Каширихин. — Теперь бетонирование даст прикурить».
Вечером в павильоне Трубин и Бабий пили пиво. Небольшой столик у них заставлен бутылками. У буфетчицы пиво продано и, кто ни подходил к ней, возвращались ни с чем. Но вот появился сухощавый с черными бачками в чесучовом костюме. Для него в буфете хранились две бутылки.
— Это же аккордеонист,— сразу угадал в нем Трубин того, кто на туристической базе пел по-английски.
Аккордеонист, не обратив внимания на Трубина и Бабия, прошел в дальний угол за свободный столик.
— Слушай, Георгий Николаич, вот за твоей спиной, в углу.— сказал Трубин,— пьет пиво парень. Видел я его где-то. Может, ты его помнишь?
Бабий медленно, будто интересуясь витриной буфета, повернулся, скосив глаза.
— Да это же Мишка! Мишка Файзин!
— A-а, вот оно что! Это тот, который руки обморозил?
— Ну.
— Я его еще на турбазе приметил. Думаю, вроде знакомый.
— Позвать его? Вместе выпьем. Все же как-никак в одной -части служили.
— Я его плохо знаю. Да и не нравился он мне никогда.
— А что у вас с ним было?
— Да ничего.
— Он с бомбардировщика дальнего действия. Стрелок-радист. Как и мы с тобой.
— А чего ж он на песенки переключился?
— После госпиталя его перевели в клуб... при штабе корпуса.
— Как его угораздило руки обморозить?— спросил Трубин.
Бабий повернулся к парню, позвал:
— Файзин! Михаил!
Тот пристально посмотрел на Бабия и, улыбаясь, вскинул руку:
— Привет!
— Давай к нам!
Подхватив бутылки. Файзин подошел к ним и поздоровался. Бабий подвинул ему стул:
— Садись.
Выпили по стакану пива.
— Вы знакомы?— спросил Бабий Трубина.
— Да.
Файзин. не поднимая глаз, ответил:
— Аэродром не лес густой, где-нибудь да познакомишься.
Поговорили о том, кто где и когда встречал старых друзей-то-
варищей. Допили пиво.
— А в буфете ничего нет.— вздохнул Бабий.
— Пойдемте ко мне в номер.— предложил Файзин.— По дороге возьмем что-нибудь покрепче.
В номере после выпитой водки разговор оживился. Бабий вспоминал, как впервые пил японскую сакэ, как подкармливал одного пожилого солдата из батальона аэродромного обслуживания. «Совсем было «дошел» старик, а у него сын воевал на западе. Я ему л говорю: «Приходи к шести»... Каши ему в котелок насыплю и порядок. Файзин спросил, сколько они получали спирта на день. Бабий сказал, что сорок четыре грамма. «Нет, пятьдесят два»,— возразил ему Файзин. Они заспорили. Трубин молчал. Файзин чем-то ему не нравился. И тогда, в авиации, и сейчас...
А Файзин почему-то старался завязать беседу с Трубиным. Говорил о том и о сем. Когда опьянел, спросил:
— Ты чего на меня сердишься? Из-за той учительницы9 Брось, дело прошлое...