Фаина Ивановна так и не показала ему те письма, что лежали у нее в комоде.
Столь внезапный для нее отъезд дочери подкосил ее, а, может, годы брали свое. Как бы там ни было, а у старушки развились странности. С утра и до вечера она исполняла по дому обязанности, которых в сущности было у нее очень мало, а она упорно и изощренно придумывала их. То брала с вешалки шаль и несла ее в свою комнату с тем, чтобы спустя минуту отнести эту шаль на кухню и кинуть на спинку стула. То она принималась мыть стеклянные банки в чулане, словно они ей нужны были для чего-то: для соления или маринада. Но она ничего не солила и не мариновала в эту осень. То она хваталась за ремонт плиты, разводила в ведерке известь и шуршала в кухне кистью.
Григорий не раз замечал, как Фаина Ивановна, идя по двору, вдруг замирала и оглядывала то, что находилось перед ней: поленницу, серый после дождя забор, собаку, высунувшуюся из конуры. Она то ли забывала, что ей предстояло исполнить, то ли у нее и не было наперед никакого замысла. Просто шла во двор, привычная к тому, что чего-нибудь да найдется для ее рук.
У нее появилась страсть во все вмешиваться, и Григорий шагу не мог ступить в квартире без того, чтобы не получить от нее какого-либо совета. Если ему надо было разрубить мясо и он брал топор, то она предлагала ему вместо топора колун. Он привез машину дров. Оказалось много сырых, подгнивших. Надо побыстрее расколоть их, чтобы они до зимы просохли. А Фаина Ивановна убеждала его, что колоть пока не надо — пусть они так сохнут. Он ставил кастрюлю картошки на электроплитку — не хотелось возиться с керогазом. Она уносила кастрюлю на керогаз, уверяя Григория, что так готовить обед дешевле.
В кухне у нее ежедневно случались перемены. Если подставка для сковороды сегодня висела на гвоздике, возле мясорубки, то назавтра на этом гвоздике висел половник, а подставка сказывалась на плите под чайником. Затем куда-то пропадал половник, и Григорий, перерыв все на кухне, неожиданно находил его в одном из ящиков стола, где хранился лук. Крышки от кастрюль так же подчас найти было не так-то просто. Колун Фаина Ивановна держала, где ей вздумается. Он побывал в сенях под столиком, на кухне между шкафом и плитой, затем упрятался за сундук и наконец вовсе исчез из квартиры. Хозяйка извлекла его однажды из клетушки в глубине двора, где она хранила щепу для растопки.
Григорий догадывался, что все это происходило не столько от рассеянности, а сколько потому, что такими действиями старушка как бы показывала Григорию, что тут, в квартире, она была и остается хозяйкой и без нее ему не прожить и дня, что он ничего не найдет, а если и найдет, то сделает не так, как нужно.
...В жизни случается, что кто-то один сводит вместе нескольких неизвестных доселе друг другу людей и наскоро их знакомит. Вскоре обстоятельства вынуждают его самого покинуть этих людей и те, оставшись одни, чувствуют себя какое-то время стесненно. Иногда они трудно переживают отсутствие того, кто их свел и познакомил.
Вот так было и у Трубина с Фаиной Ивановной. Софья как бы наскоро познакомила их и уехала, оставив обеих в растерянности и некотором неудобстве.
Фаина Ивановна, постучав, вошла в комнату Григория. В руке она держала письмо. «От Сони»,— сразу решил Григорий. Старушка, поджав губы и прикрыв глаза, выглядела несколько торжественной. Неожиданно для Григория прозвучал ее высокий — от нахлынувших чувств — голос:
— Вот видишь... пишет. Теперь ей и мать нужна. Вот почитай, как без матери-то оставаться!
Ничего нового Софья не сообщала. Она по-прежнему не работала и не указывала причин этого. Довольна ли она мужем — опять-таки ни слова. Никаких бытовых подробностей. Зато много о матери: «скучаю без тебя», «как бы хотелось встретиться», «вижу тебя во сне постоянно», «сердце обливается кровью, как подумаю, что ты одна».
— Дела-а,— неопределенно протянул Григорий, возвращая письмо. Да и что он мог сказать Фаине Ивановне? Пусть сама говорит. Если ей есть, о чем.
Фаина Ивановна присела на стул, пожевала бледными, сухими губами и сказала:
— Может, домой ее затребовать, а? Какой бы ты, Гриша, совет мне дал? Я уж, думаючи, из ума вышла.
Григорий подергал плечом, полез за папиросой. Не потому, что курить захотелось, а надо чем-то занять руки.
— Мне трудно вам советовать. Да и как это вы затребуете?
Старушка вздыхала, вертела конверт.
— Может, и ты ей, дуре, напишешь?— вдруг спросила она.
— Я? Ну, что — я?— Он опять подергал плечом. — Унижаться я не могу, Фаина Ивановна.