Ленчик уже залез под одеяло, а Колька все еще терся возле стола, вызывая на разговор Миха. Тот отмалчивался — говорить с пьяным просто не о чем. Тогда Колька пошел и выключил свет.
Гончиков не сказал ему ни слова и стал в темноте убирать книги и раздеваться. Такая покорность Миха не устраивала Кольку. Да, его уже ничего не устраивало. Он включил вдруг свет, молча подскочил к Гончикову. С грохотом упал стул. Вылков, зацепившись полой пиджака за угол столешницы, тянулся к Миху.
— А-а-а!— хрипел он, уже не видя никого и не соображая, где он и что с ним.
Сурай и Ленчик успели схватить Вылкова под руки, когда он замахивался ногой на растерявшегося Гончикова. Они повалили его на койку и уговаривали успокоиться. Колька мычал, тяжело дышал и дрыгал ногами, намереваясь задеть Сурая или Чепезубова.
— Отойди,— сказал Ленчик Сураю.— Я сам.
Тот послушался.
— Если еще психанешь, Колька, будешь иметь дело со мной,— пообещал Ленчик.— А ты, Мих, не бойся.
— А я и не боюсь,— ответил тот, надевая случайно уцелевшие очки.— Бояться таких ухарей, так лучше на свете не жить. У меня этого нет...
— Что? Ну, что у тебя?
— Боюсь за него, за то, что с ним станется.
— Что же с ним станется? Повзрослеет, ума наберется.
— Пока наберется, в тюрьме побывает.
— Ишь ты какой!— криво усмехнулся Ленчик.— Недаром такие, как Колька, всегда презирали и били таких, как ты.
— Я же сказал, что не боюсь ни Кольки, ни...
— Ну, кого еще?
— Хотя бы — тебя.
Ленчик посветлевшими злыми глазами обвел комнату. Гончиков, отвернувшись, готовил постель. Сурай сидел на койке, ежился, не зная, что ему делать: то ли ложиться спать, то ли мирить Чепезубова с Гончиковым. Колька Вылков, умостившись на Ленчико- вой койке, сопел и всхрапывал во сне.
— Ну, а ты чего уставился, Крох?— спросил Ленчик Сурая.— Зажмурься и спи.
Федька, не говоря лишнего слова, улегся под одеяло.
Уже в темноте, когда все затихли, заговорил Мих:
— Вы же такие... притворяетесь. Водку пьете, хамите. Думаете: пусть все видят, какие мы... сильные, никого не страшимся, нам море по колено.
— А ты завидуешь?—пробормотал Чепезубов.
— Я уж лучше буду завидовать Бабию.
— Тебя прельщает двадцать метров свободного падения и сломанная нога?
— Зря он тебя спасал.
— А он меня не спасал. Он боялся ответственности. За то, что силой заставлял лишний час на трубе просидеть. Ему бы за это припаяли. Пошел бы я в профсоюз... и ему бы, наверняка, припаяли.
— Жалко мне вас с Колькой. Ведь впереди-то ничего нет у вас Обкрадываете сами себя. Ну, уволились, а дальше?
— Трубину или там Бабию подметки лизать не будем!
— Ты ведь, Чепезубов. и сам не веришь своим словам.
— Как это — не верю?
— А так. Все, что ты говоришь, все слова твои... Это как бы оболочка, которую ты намотал вокруг себя.
— Вроде колбасной кишки?— насмешливо спросил Ленчик
— Вот ты, Чепезубов, посмеиваешься, а завтра, проспавшись, побредешь опохмеляться. А у меня дело. Я вчера из Алма-Аты прилетел, смотрел там, как строят дома. В Алма-Ате такая же сей- смика, как и у нас,— до десяти баллов. Есть чему поучиться. Мне надо докладывать о поездке Шайдарону. И еще есть у меня задумка. Мне надо доказать, что девятьсот кирпичей на каменщика — это каждому под силу. Стало быть, предстоит затолкать телегу в мешок. Я над книгой весь вечер просидел, об этих кирпичах думал и прикидывал, как и что. А заявились вы с Колькой... Ну, сам понимаешь. Мне разве до вас, разве мне до этого?.. Я смотрю на Кольку... и все это лишнее, ненужное никому. Эти его выходки. Ну зачем? Кому нужно? У меня дело. Нужное дело! Понимаешь, Чепезубов? А он, Колька, приглашает меня вцепиться ему в волосы и кататься вместе с ним по полу.
— Я презираю за это Кольку.
— Я знаю, что ты лишнего напускаешь на себя.
— Ну уж не скажи. Я из воров.
— Ты осуждаешь Федора. И потому ты никудышный вор, Чепезубов.
— Презираю Кроха, но сам я...
— Что вы тут ко мне цепляетесь!— закричал Сурай.— Что я вам — затычка? Как что — так я!
— Ты же унес обрезки! Из-под носа Трубина.
— А кто ими печку топил? Зад грел?..
— Ша!— перебил его Мих.— Спать. У меня все-таки с утра дело и я еще подумаю в тишине. И ты подумай, Чепезубов. Человеку, между прочим, дано думать.