Григорий жалел Дашу. И то, как она преданно и виновато на него смотрела, и то, как робко касалась рукой его плеча, и то. как старалась отвлечь его от скуки и всего того, чго могло встать между ними — все рождало в душе Григория жалость.
Григорий сегодня вспомнил ее мужа, подумал о том, чю поступает все эти дни нехорошо, некрасиво и тут его пронзила мысль о том, что надо как-то решать с Дашей, не век же торчать тут н холоде и тревожиться, как бы их кто не увидел и не сказал про это Коле-милому. Григорий закрыл глаза, пытаясь представить выражение лица Дашиного мужа, если бы тот обо всем узнал. Но на се й раз не появилось его строгого и бледного лица — одни оранжевые круги. Железный лист все еще сотрясался и гремел где-то на темной и враждебной стене чужого дома.
«Ну вот и хорошо, вот и ладно,— с облегчением подумал Григорий.— Надо как-то решать. Сказать ей... Что сказать?»
— Даша!— чуть слышно позвал он ее.— Я хотел предупредить тебя. Наше положение... Оно настолько мне опротивело, что дальше я не могу.
— Я вижу, ты сегодня подавлен чем-то.
— Если бы только сегодня...
Она вплотную приблизилась к нему, зажала ладонями виски Григория.
— Молчи, молчи...
Она водила теплой и мягкой ладонью по его лицу, словно была слепая и захотела запомнить, каким он был в эту минуту.
— Я ведь теперь не живу с мужем.
— Вот как!— не удержался он от восклицания. — У тебя с ним серьезная размолвка? Он узнал о наших встречах?
— Да ничего он не узнал. Этого Колю-милого, право, надо было бы звать Колей-садистом. Боже мой, боже мой!— шептала она.— Если бы ты. Гриша, видел, что я вытерпела, что перенесла ради тебя, ты бы. наверное, защитил меня, пожалел бы свою Дашу, ту, которая полюбила тебя, и ушла теперь из дома, оставила дочь... Пойдем отсюда, пойдем скорее! Я не могу здесь оставаться ни минуты!
Они выбрались на холодную и пустынную мостовую. Где-то поблизости тут дом этой знакомой, где она теперь жила.
«Да-а, пора что-то решать,— думал Григорий.— Она оставила дом, ребенка, скитается по чужим углам, довела мужа чуть ли не до неврастении. Пора все это остановить, задержать, если еще сохраняется такая возможность. Иначе будет поздно».
Даша шла торопливо, не оглядываясь. Григорий нагнал ее у ворот, придержал за локоть.
— Ну?— спросила она, слегка отстраняясь.
— Я хотел тебе сказать, что... Пойми меня правильно,— начал он неуверенно.
Лампочки на столбах вдруг погасли и непроницаемая тьма опустилась на них. Она опять стала гладить теплыми пальцами его лицо — не тс просто боялась в темноте, не то почувствовала, что сейчас навсегда потеряет Григория.
— Я хотел сказать, Даша, что нам нельзя встречаться. И тут ничего не поделаешь. Зачем обманывать тебя и себя?
— Что ты, Григорий?! Ты ли это? Гриша!—Ее рука замерла и безвольно упала ему на плечо. Но скоро уже и на плече для ее руки не оказалось места...
Все разом оборвалось и пропало в стылой тьме, ушло, впиталось в камень домов. Принуждая себя, он сказал:
— Нельзя встречаться. Нельзя...
Каменные стены молчали, не желая отвечать. И темнота молчала, только все сгущалась и опускалась ниже.
— Что ты скажешь мне?
Вытянув руки, Григорий подвигался туда, где только что стояла Даша. Всюду, куда он ни ступал, перед ним была пустота. Ни дыхания Даши, ни ее шагов, ни ее голоса. Холодное одиночество окружило его. Как не хватало ему теперь того куска железа, который недавно гремел над ними обоими!
Он пожалел о своем разговоре с Дашей. Не надо было так... Ходил на эти свидания за серый забор... Зачем? Ну, зачем? Была Флора. Под красным абажуром, в красном тумане. Теперь Даша. У серого безликого забора, там, где погромыхивало железо.
И вот нет ни Флоры, ни Даши. А еще раньше не стало Софьи. Все они когда-то входили в его жизнь. Входили и уходили .
Даша торопливо шла, не чувствуя ни холода, ни страха перед пустынной улицей. В голове ее ворочалась одна, не дающая ей покоя, мысль: «Почему со мной ничего не случилось? Почему я не упала, не лишилась чувств? Выслушала Григория... И ничего. Могла бы, кажется, закричать, заплакать, завыть в голос. Могла бы умереть от горя, от обиды. А ничего. Иду вот... Стучу каблуками, тороплюсь домой. Домой, домой! А зачем? Чтобы увидеть Николая Ильича, отвечать ему подробно о своих встречах с Трубиным. помогать расставлять мебель?.. Все, все, как было в квартире матери' О, я бы ему сейчас помогла... Я бы показала, как мы пили вино с Трубиным, как он жал мою руку, как он посмотрел на меня, как много я перечувствовала тогда — столько, сколько, может быть, не пришлось и за всю жизнь. ,