— Ты не спишь?— раздался ее негромкий голос.— Да вот услышал... понял, что это ты.
Они заговорили о всяких малозначащих вещах. Спрашивали коротко и отвечали коротко. Слова наслаивались беспорядочно и без особого смысла для них обоих. Без необходимости передвигались стулья и без нужды перекладывались платья и туфли.
— Ты спи. Еще рано вставать.
И она вышла в коридор, плотно прикрыв за собой дверь, как бы давая понять ему, что после всего случившегося между ними не надо спешить с объяснениями — время само укажет, когда и как поступить.
Сон не шел к нему, и он обдумывал, что несет ему приезд Софьи. Удовлетворенное самолюбие подсказывало: «Как бы там ни было, а вернулась. Видишь как? Вернулась». Но нет-нет да и тревожное ворочалось в груди: «А что людям говорить? Спрашивать ведь будут. Вот Чимита спросит. И Бабий. И Шайдарон. Скажу, что... Пока нет квартиры... Где-то жить надо. И ей и мне. Что же теперь прикажете делать?»
Григорий с утра пораньше прошел прямо в бригадирскую, а там уже сидели Колька Вылков и Рая Шигаева.
«Наездился»,— подумал Трубин, снимая пальто.
Вылков поднялся с табуретки, пробормотал что-то. Ран дернула его за рукав: помалкивай, мол, пока тебя не просят.
«День уж выдался сегодня такой,— улыбнулся Григорий.— Софья вернулась... И Колька вот вернулся. Чудеса. А эта с ним чего? Не иначе с протекцией. Сама давно ли от него со следами... а теперь, видишь как... Ну что же, послушаем, побеседуем
— Ну, как здоровье матери?—спросил он Вмлкона.
— Чего?— всполошился тот.
— Забыл? Ты же, когда увольнялся, говорил: Телеграмму от мамочки получил. Мамочка сильно заболела Поправилась. что ли?
Колька заулыбался:
— Она и не болела, Григорий Алексеич Ото я так.
— Что же ты спекулируешь именем матери?
— Да я что?—хмыкнул Вылков.— Я же так безо всякой выгоды.
— Еще бы тебе выгоду!
— А бывает и с выгодой. Вот тут один дядя Вася... Приходит в контору и давит слезу из глаз: «Сын номер». Ну ему, конечно, ава- нец и сборы по списку... А у него никакой сын не помер, просто на пол-литра соображал.
— Ты мне тут про дядю Васю не темни,— перебил его Григорий.— Про себя рассказывай. Чего ты хотел? Чего искал7
— Он исправится, Григорий Алексеич.— сказала Рая.— Верно исправится!— Она поднялась с табуретки.— Ну, чего ты воды в рот набрал, Колька? Да вы не обращайте на него внимания, Григорий Алексеич!
— А на кого же мне обращать внимание? На тебя? Так ты со стройки не убегала.
— Да я не про это. А то, что он молчит... Он внутри переживает.
— «Пере.живает!» Выпить не на что — вот и переживает! Пьешь, Вылков? Почему?
— Водка — враг. Ее надо уничтожать.
Рая засмеялась, но вдруг испугалась и спрятала губы в платок.
— Эх ты, остряк-самоучка. Много ты знаешь: темно да рассвело!— сказал Григорий.— Один пришел? А Чепезубов где? Дружок твой.
Колька, опустив голову, молчал. Изредка поглядывал исподлобья на бригадира. Шигаева незаметно для Трубина подталкивала Кольку в бок.
«Оба, как воробьи, нахохлились,— подумал Григорий.— Неужели они дружат? Чудеса».
— Мне с тобой, Вылков, рассиживать некогда. Сам знаешь. Говори, с чем пришел. Мне на склад пора. А мы с тобой в переглядки тут играем. На работу, что ли, хочешь?
Колька прокашлялся и выдавил облегченно:
— Да. Нужно где-то работать.
— Пойдешь в подсобники?
— Григорий Алексеич!
— На месяц. Для продувания мозгов.
Вылков пожал плечами: деться, мол, некуда.
— А если Ленчик вернется, возьмете его?— спросил он.
— Чем вы с ним занимались?
— Ездили кое-куда. Мир посмотрели.
— Ну и как?
— Купили билеты, сели в вагон. Вечером сели, а утром сошли. На какой-то станции.
— Вас там, кто ждал?
— Не-ет. Дальше на товарнике поехали. Дупель1 заметил, полез к нам по крышам. С поленом березовым. Мы от него по крышам. На подъеме спрыгнули. До станции дошли к ночи, а за семафором мост железнодорожный. Охрана. Милиционер посмотрел наши паспорта и говорит: «Вам здесь делать нечего, соколики. Чтобы к утру вами не пахло на станции». А у нас деньги уже вышли. На пассажирский не сядешь. И на товарняк шансов никаких. Милиционер с нас глаз не сводил. Возвращаться пешком? Неохота. Чепезубов говорит: «Видишь за рекой деревню? Там должен быть мост, он без охраны». Долго шли, устали. Забрели в лес, в болото. Трава высокая, в кустах не продерешься. Вымокли. На колючую проволоку напоролись. Страшновато стало. Еще подстрелят. Я говорю Ленчику: «Запретная зона». Всю ночь пока не высветило, бродили мы по болоту. На станцию не заходили, не хотелось встречаться с милиционером. Начнет допытываться: куда ходили, зачем? Пошли к тому подъему, где спрыгнули от дупеля. Там все же шанс.