Ворваться в твою семью, пусть не совсем в твою, я не могу. И не умею, не в моем характере, да и бесполезно. Ты же меня не поддержишь, слишком для тебя крутой поворот: отказаться от выверенного ритма жизни и почти полной свободы от жены.
Есть слух, что Софья и Григорий не сошлись. Если бы так... В это никак не верится. Живут в одной квартире... Рано или поздно — они помирятся. Он ее простит. И она его...
Да, ты, Григорий, не откажешься от своей свободы. Твой путь с Софьей Васильевной, на мой взгляд, можно сравнить с восьмерками. Восьмерка за восьмеркой... У вас с ней две жизни, два русла и они пересекаются только там, где пересекаются линии в восьмерках.
Я не думаю, что ты доволен такой своей жизнью, но ты или не веришь в возможность иной жизни, или не стремишься к ней. Может быть, ты и прав. Но мне всегда представляется единым жизненный путь двух сердец, именуемых мужем и женой».
Глава семнадцатая
Переносная будка не помогла Бы- ховскому. Трубин велел приготовить две штольни. В обе залили по кубику бетона. Привезли трансформатор. У рубильника дежурили по очереди. Термометры опускали в штольни на веревке. Подскочило за сорок градусов — команда: «Быховский, отключи!» Упало за восемнадцать: «Быховский, включай!»
Колька Вылков после смены домой не уходил, торчал в цехе до полуночи. Райка с ним. В ее обязанности входило поливать кубики соленой водой, чтобы бетон не замерзал сразу.
На седьмые сутки один кубик вынули, увезли в лабораторию. Анализ обрадовал: половина проектной прочности достигнута! Второй кубик прогревать прекратили — бетон сам дойдет до нужной прочности. Жди одиннадцать дней. Это уже по справочнику.
Вот увезли в лабораторию и второй кубик. Снова удача: проектная прочность есть! Трубину даже стало как-то беспокойно, тревожно. Уж очень все просто и легко получалось.
— Будем ставить фундаменты,— сказал он Бабию. — В одном места с прогревом плиты, в другом — без прогрева. Посмотрим.
— Как бы худого чего не вышло, Григорий Алексеич,— засомневался бригадир.
— Я уверен, что получится.
— Может, и так. А вот только фундамент могут не принять. Заказчик скажет, что не по инструкции...
— Не скажет. Прочность сцепления бетона без прогрева плиты возрастет. Чего еще надо заказчику?
— Так-то оно так...
В цехе холод, как и на улице. На плите ростверка — минус двадцать семь.
Пришли Шайдарон с Каширихиным.
— Два фундамента поставили, Озен Очирович,— говорил Трубин. — Один бетонировали при минусовой температуре.
— Что же, посмотрим. Многое зависит от точности инженерных расчетов.
— Точность во всем соблюдена.
Клубы морозного воздуха смешивались с папиросным дымом. На серые глыбы бетона кое-где надуло снега. Вот эти глыбы и должны дать ответ...
— До какой температуры прогревали плиту?— спросил Шайдарон.
— До плюс десяти.
— Вот эта с прогревом?
— Да.
— А эта, стало быть, без прогрева? Ну, матушка, выручай!
Возле нее — темной лошадки — стояли Бабий, Быховский, Г руша, Колька Вылков, Райка.
— Где домкрат? Начинай!
Трубину казалось, что глыба, поставленная с подогревом, крупнее, хотя этого не могло быть. И форма ее... Она, как моллюск, приросла к плите множеством невидимых присосков. А у той, что без подогрева, ледяная подушка. Хрустнет, как стеклышко. Он, не отрываясь, глядел пристально на низ глыбы. Между плитой и глыбой из тумана выползла тонкая, как игла, щель. Трубин закрыл глаза, открыл — щель исчезла. Унял дрожь в руках. Опять щель... Нет, лучше не смотреть.
Колька Вылков не видел щели. Глядя на равнодушную холодную глыбу, распластавшуюся на плите, он вспоминал, как дежурил вечерами у рубильника, как от мороза коченели ноги, они бегали с Райкой по пустому цеху, чтобы согреться. Если бы не Райка, он не выдержал бы. Иногда так и подмывало бросить все и уйти. Забыть эти термометры, штольни. Надоело возиться с тряпками, с паклей. Но Райка и слушать не хотела. Сверяла по бумажке, как выполнялись требования Трубина, записывала температуру и время. «Все должно быть точно, никаких отклонений»,— повторяла она.
Те кубики в штольнях здорово себя показали. И Колька почувствовал, будто он стал каким-то другим. Он ходил по участкам, разговаривал со знакомыми и все ждал, что вот кто-то из них заметит, что Колька стал другим и скажет ему про это. Но почему-то никто ничего не говорил. И было немного досадно. Но все равно... он уже не помнил о холодных, обжигающих лицо ветрах, о том, что хотел сбежать с дежурства.
В сознании осталось одно: он тоже тут не поспедняя спица в колеснице.
Так уж вышло, что Колькино сердце сегодня отдано все без остатка этой глыбе-каракатице, которая легла на непрогретое тело плиты ростверка. И если все пойдет прахом, если сцепление бетона слабое, то Колька не знает, что сделает...