— Товарищи, я предлагаю сыграть в новую игру, которая называется «Поймать Луначарского!».
Бонч-Бруевич пошутил: чтобы играть в эту игру, «Миноносец» вновь должен уйти в легкомысленное парижское плавание.
Все засмеялись.
— Нет, — возразил Ленин, — имеется в виду совершенно другая игра.
— Каковы ее правила? — спросил Бонч-Бруевич.
Ленин, заговорщически прищурив глаз, ответил:
— Любой из присутствующих спрашивает Луначарского о малоизвестном явлении, трудном термине или незнакомом слове. Луначарский без подготовки должен прочитать реферат по заданной теме. Условие игры такое: если спрашивающий даст Луначарскому непосильное для него задание, то он будет должен фант и мы его заставим проделать какую-либо смешную церемонию. Если же Луначарский с честью выйдет из испытания и его не удастся «поймать», то фант будет за спрашивающим. Проигравшему мы все, и в первую очередь Анатолий Васильевич, дадим смешное задание.
Сразу же после знакомства с Луначарским Ленина привели в восторг его феноменальная память и широчайшая, поистине энциклопедическая эрудиция. Игра была испытанием этих его способностей. Игра позже длилась не один год, и почти никому не удавалось «поймать» Луначарского.
На сей раз смешной и трудный вопрос обернулся курьезом. Дан воскликнул: «Я поймаю вашего Луначарского!» И, надеясь застать Анатолия Васильевича врасплох, дал ему задание сделать реферат на тему «Черт в русской литературе и искусстве». Все расхохотались, и пуще всех — Ленин. Когда смех смолк, Луначарский спокойно и серьезно спросил, о каком периоде должно быть сообщение.
Дан внес «снисходительное» предложение:
— Для облегчения задания возьмем… древность.
Все опять расхохотались. Луначарский же, чуть улыбнувшись странному заданию, начал доклад.
— На древнерусских иконах бес предстает столь отвратительным, что в народе возникла поговорка: «Не так страшен черт, как его малюют». В рукописи семнадцатого века… — Луначарский запнулся, напрягая память, снял пенсне, а затем как по-писаному произнес: — В этой рукописи говорится: «Некий зограф писал образ Богородицы благолепнее, а дьявола зело гнусно под ногами ея». Создавая облик беса, или образ зла, художники обычно соединяли звериные и человеческие формы. Использовались формы летучей мыши, пса, быка, свиньи, козла, обезьяны, змеи. Демонология на Руси, — продолжал Луначарский, — была как национального, так и византийского и античного происхождения. На формирование представлений о бесе оказывали воздействие образы восточных человекообразных божеств со звериными головами и крыльями, образы минотавра, кентавра, горгоны, сирены, цербера, сладострастных козлоподобных сатиров, привлекалось также непривычное обличье иноземцев.
Ленин довольно улыбнулся и взглядом подбодрил Луначарского: мол, задай жару. Луначарский встретил этот взгляд и, вместо того чтобы ободриться, смутился и замолк. Но, собравшись с мыслями, вновь начал говорить:
— Да, так вот… В муромской легенде о Петре и Февронии бес предстает в качестве страшного огненного гостя, который оскверняет приведенную от венца невесту…
Дану явно не нравился реферат Луначарского. И дело было даже не в том, что Дан проигрывал и ему предстоял фант — а уж эти большевики непременно придумают для него какое-нибудь неприятное испытание! — глава меньшевиков испытывал смутное беспокойство, видя, что Ленин собирает вокруг себя столь сильную гвардию журналистов и пропагандистов, обладающих завидной эрудицией и блестящими ораторскими данными.
Луначарский же между тем продолжал:
— В семнадцатом веке в характеристику бесов включается элемент карикатуры. В западной демонологии подобные мотивы известны еще с двенадцатого века.
Федор Дан с сарказмом заметил:
— Пятьсот лет разницы?! Голубчик, это непатриотично — отдавать исторический приоритет западной демонологии. Наш, русский бес — самый передовой в мире!
Луначарский снова снял пенсне, протер его, надел и сказал:
— Я вполне разделяю ваши патриотические чувства, но ничего не могу поделать с фактами. Их логика сильнее логики ваших намерений.