XI
— Где твой барин? — вскричал Гастфер, вбежав в комнату Юрьегорского. Что ты воешь, Павел?
— Батюшка сударь! — отвечал старик, — Барин пропал!… Аврелий Александрович пропал!… Ни слуху, ни духу!… Может по-ночи разбойники французы где-нибудь в закоулке убили!…
Старик залился горькими слезами.
— Что ты говоришь? — вскричал Гастфер. Каким образом пропал? Может ли это быть?
— Да, в ночь; с вечеру, вот принесли из полковой канцелярии письмо; он читал, читал его, и Бог знает сколько раз читал, а в ночь и пропал!
Гастфер взял письмо, развернул и читал мельком: «Милый друг и брат мой Аврелий! давно не получаем мы от тебя писем… Это истомило нас; мы не знаем, что думать о тебе…. Если-б ты мог, приехать…. Пора забыть прошедшее! Тебя обманули не люди, а судьба! — Чувствую, что ты можешь думать, что она избрала тебя орудием моего счастия; но не позавидуй мне, раздели со мною все привязанности нашего общего семейства; в кругу его ты можешь найти всю полноту чувств любви и дружбы. Аврелий, приезжай! Лидия жаждет обнять тебя; другая Лидия протянет к тебе ручонки и назовет тебя дядя! — У нас только и разговора, что про тебя. Сестра моя Евгения с нами; она и Лидия так любят друг друга, что я не в силах тебе описать того чувства, которое я испытываю, смотря на их взаимную привязанность. Истинная дружба двух женщин должна быть очень редка, мой друг, ибо….
Но Евгения много изменилась; в ней исчез этот пыл жизни; в шестнадцать лет она начинает жить воспоминанием. Когда ты увидишь ее, ты сам пожалеешь о том румянце, который умер не поцелованный любовью…»
— Вот тебе и раз! — вскричал Гастфер, бросив письмо на стол. — Надо же быть такому несчастью! — А мне была нужда до твоего Барина! — Нечего делать! — Прощай, старик, да не плачь! О чем ты плачешь?… Найдется, не пропадет!
И Гастфер скрылся.
XII. Москва
В огромном кабинете покоился, после тучного обеда, Московский Барин, в колпаке, в пикетовом белом халате; он лежал на кушетке, пыхтел — ему было жарко. Карлик — бедное существо, обмеренное судьбою — стоял подле него и отгонял опахалом, из разноцветных перьев, несносных мух, которые вились над красным лицом его господина.
Кабинет был украшен огромными картинами в золотых рамах мраморными столиками и хитрой работы шифоньерками, на которых стояли вазы этрусские, вазы японские, перламутровые раковины, обделанные в золото и серебро, эмалевые табакерки разной величины и фигуры, с музыкой, с поющею колибри, с тайными пружинками, которые придавливались хозяином только для коротких друзей и приятелей; —Были в кабинете и огромные куранты которые искусно заводил сам барин а вертел слуга; — был в кабинете и шкаф с коллекцией трубок пенковых, каменных, голландских, деревянных, изрезанных всевозможными изображениями; — была и библиотека, только не для чтения; был и письменный стол, на котором писал слуга-писарь, а подписывал сам господин.
Крепко спал московский барин: его измучило утро торжественного праздника, его отяготил тучный обед; он устал как четверка коней, на которых он делал визиты; он сделал сорок визитов во всех концах первопрестольного града; он был у Князей и Графов, у людей титульных; ибо сам был богат, но еще не титулен, должен был лично развозить свое почтение к знатности и чинам.
И так, он крепко спал, долго бы спал, если б стоящий над ним карлик, вооруженный опахалом, не вздремнул и не пропустил на барина стаю неотвязчивых мух. — А мухи бывают различного свойства: Есть мухи злые кусачки, с страшным, длинным, непощадным жалом, есть мухи с хоботом, мухи с насосом, мухи певни, мухи вьюны, и наконец добрые и глупые мухи, которые почти всегда попадают в паутину, жгут себе крылья на свече, тонут в супе, в чае и во всех жидкостях. Мухи доброго и глупого свойства живут между людьми среднего и низкого состояния, там, где нет в дверях швейцара и где двери может отворить домовая кошка или собака; там им житье, воля, раздолье; все члены человеческого тела, пища и все в их распоряжении; но мухи злые-кусачие, одаренные от природы ловкостью и острым жалом, избирают преимущественно, как рыцари древних времен, подвиги трудные, проникают в спальни, в будуары, в гостиные, в кабинеты знатных господ; — хитро пробираются сквозь опахала и увертываются от нежных рук и хлопушек.
Таким образом барин спал; вдруг, одна из таковых мух, называемая на Хохлятском языке: ах ты бисова дочка! налетела на спящего, и так укусила его в губу, что он фыркнул, плюнул, хлопнул себя по лицу, вскочил, бранится…
В Палембанге, на острове Суматре, есть обыкновение, чтоб раб говорил с барином языком благородным, а господин с слугой употреблял простонародное, низкое наречие; в подражание этому обыкновение наш барин, взглянув на стоящего пред ним карлу, заговорил самым низким языком.
Трепещущий карла молчал, ибо молчание есть самый красноречивейший и высокий язык.
— Ванька! — вскрикнул наконец Барин.
Явился в дверях огромный Ванька.
— Посади тюленя на шкап!
Карла бросился в ноги, но напрасно.
Ванька подхватил его, взбросил на шкап.
На лице карлика изобразилось точно такое же страдание, какое изображается и на лицах обыкновенных людей: верно он понимал, что карла также человек; верно сердце его было как голова не по росту; но Барин знал его за карлика, за свою потеху — за мальчишку; а карлику было 45 лет от роду.
Заключив карлика на вершину шкапа, Барин оделся, вышел в гостиную.
Гостиная была уже полна, — а пожилая, разряженная хозяйка, сочетавшая свое имение и увядший свой цвет с вожделенным здравием мужа, сидела на диване как на троне. Гости, в ожидании виста, перелистывали новости Московские.
— А-а-а! произнесли все увидя входящего хозяина.
И он сталь приветствовать гостей своих.
— Позвольте же мне продолжать, — вскричала резким голосом дама, сидевшая подле хозяйки. — Послушайте, Валерьян Васильевич.
— Извольте, сударыня, что угодно приказать, — отвечал хозяин, садясь.
— Вы знаете, Лонова?
— Слыхивал.
— Вы знаете, что он ухаживает за Евгенией…
— Знаю, знаю! вскричал сидевший против дамы старик в бархатных сапогах. Евгения Белосельская c’est ma voisine, ma vis-â-vis; признаюсь, вам откровенно, что я во всю жизнь не видал приятнее лица!… diable! quoique je ne suis pas Mr Lonoff mais….
— Помилуйте, попасть в такое семейство! Я думаю вы слышали скандалёзную историю этого дома?… и что же Евгения? девушка, влюбленная без памяти в человека, который, сманил дочь какого-то Священника, которую потом бросил и на которой женился брат её.
— Этого я не знаю; это клевета.
— О, что это не клевета, я могу вас удостоверить подробностями этой истории. Извольте слушать, — вскричал хозяин дома.
— Вот, примером сказать, я и вы, Князь, воспитывались бы вместе, положим хоть в институте, или гимназии Сделайте одолжение — перервал Князь важно, — не берите меня в пример публичных воспитанников: я, сударь воспитывался дома, и не знаю никаких обыкновений школьных.
— Как угодно, Ваше Сиятельство! Ну я возьму в пример кого-либо из отсутствующих, положим Снорского, с которым я действительно учился в Харьковском Университете…. Да не о том дело.
Таким образом Юрьегорский и Белосельский вместе учились, кажется здесь в Москве, наверно не знаю; вот, когда вышли они из училища… да, нет! виноват, Юрьегорского просто выгнали из училища за шалости и за стихи на Пресненские пруды, точно! Как выгнали его, как ему быть?
Тогда набирали Мамоновский полк — он туда определился….
— Как это скучно! как ты мямлишь, мой друг! — вскричала хозяйка.