Джинс продвинулся еще дальше:
Понятия, которые сегодня оказываются фундаментальными для нашего понимания природы – пространство, являющееся законченным; пространство, являющееся пустым, так что одна точка [которая кажется нам занятой материальным телом] отличается от другого лишь свойствами самого пространства; четырех-, семи- и более мерные пространства; вечно расширяющееся пространство; последовательность событий, подчиняющихся законам вероятности, а не причинности, или же последовательность событий, которые можно целостно и непротиворечиво описать, только лишь выходя за рамки пространства и времени – все эти понятия кажутся мне структурами чисто умственными, которые не могут реализоваться ни в каком смысле, который можно было бы корректно определить как материальный (Таинственная Вселенная, Кембридж, 1937, стр. 122 сноска).
А в другом месте:
Сегодня царит далеко продвинутое согласие, которое на физической стороне науки отирается о единомыслие, будто бы поток знания направляется к немеханической действительности. Вселенная во все большей степени начинает выглядеть словно громадная мысль, чем словно громадная машина. Разум уже не кажется случайным чужаком в царстве материи. Мы начинаем подозревать, что мы обязаны, скорее всего, почитать его как творца и правителя царства материи (там же, стр. 137).
Средневековая Вселенная, опоясанная стенами, с иерархией материи, разума и духа, теперь уже вытесненная расширяющейся Вселенной искривленного, многомерного, пустого пространства, в котором звезды, планеты и их популяции поглощаются пространственными складками абстрактного континуума – пузырьки, выдуваемые "пустым пространством, соединенным с пустым временем" (там же, стр. 100).
Как дошло до такой ситуации? Уже в 1925 году, еще до появления квантовой механики, Уайтхед написал, что "физическая доктрина атома очутилась в состоянии, весьма напоминающем эпициклы астрономии до Коперника" (Whitehead, Science and the Modern World (Cambridge, 1953), стр. 164). Чертой, объединяющей докеплеровскую астрономию и современную физику, является то, что обе эти ветви науки развивались в относительной изоляции как "замкнутые системы", манипулируя определенным набором символом в соответствии с определенными правилами. Обе системы "были проверяемы практикой". Современная физика дала нам атомную энергию, зато птолемеевская астрономия дала нам прогнозы, точность которых ошеломила Тихо Браге. Средневековые астрономы манипулировали своими эпициклическими символами так же, как нынешняя физика манипулирует волновыми уравнениями Шрёдингера или матрицами Дирака, но их методика действовала – хотя они ничего не знали про гравитацию и эллиптичность орбит, хотя они верили в догмат движения по окружности и не имели ни малейшего понятия, почему все так работает. Тут вспоминается знаменитый аргумент папы римского Урбана VIII, над которой насмеялся Галилей: будто бы проверяемая гипотеза не обязательно должна иметь что-либо общего с действительностью, поскольку могут существовать альтернативные объяснения того, каким это образом Всемогущий Господь-Бог эти явления творит. Если из нашего рассказа и исходит некая мораль, то звучит она следующим образом: манипуляция в соответствии с внутренне связным набором правил неким набором символов, представляющих какой-то один аспект явлений, в результате способна дать верные прогнозы, точность которых можно проверить, но которые полностью игнорируют все иные аспекты, которые все вместе и образуют действительность:
Наука занимается лишь частичным аспектом действительности и […] нет никакого повода предполагать, будто бы все, наукой игнорируемое, является менее реальным чем наукой признаваемое. […] Откуда берется представление, будто бы наука образует замкнутую систему? Почему элементы реальности, которые мы пропускаем, никогда не входят на плоскость данной системы, чтобы нарушить ее покой? Причина этого лежит в факте, что все научные термины определены посредством других научных же терминов. Абстракции, из которых исходит физика, это все, с чем она когда-либо имела дело. (Sullivan, op.cit, стр. 147)