Я увидела лежащего на траве дородного мужчину с окладистой бородой и нескольких зевак, толпящихся рядом и дающих «полезные» советы:
— Ты иди, на перину лягай!
— Жёнка пущай крапивой середину отхлещет!
— Какой крапивой? Не поможет! Тута один выход — кровь пускать надо!
— А я говорю, кости вправить!
Растолкав зевак, я присела на траву:
— Где болит?
— Тута, — закряхтел мельник и дотронулся до бока.
Глаза закрылись сами собой. Странное чувство, словно белый ослепительный свет и тепло проходят через мою руку в его тело и отражаются обратно, заставило меня вздрогнуть.
— У тебя камни в почке. Боль сниму, но она вернётся. Больше пей воды, отваров из зверобоя, спорыша или шиповника. От вина, пива и прочего придётся отказаться, коли ещё здравствовать хочешь, от солёного — тоже. Глядишь, и полегчает.
— Ох, благодарствую, госпожа ведунья! Уже полегчало! — мельник поднялся на ноги и, пошарив пo карманам, высыпал мне на руку горсть монет, не забыв поклониться.
Народ стоял в тишине, провожая меня взглядом.
— До местечка довезёшь? — вернувшись к телеге, я протянула мужичку ладонь с монетами.
— Звиняй, дочка, не могу. Мне ждать ещё, а потом в поселище вернуть. Ты вон с Гастомыслом езжай. Возьмёшь госпожу?
— Отчего ж не взять? Возьму, — верзила снова соскочил с телеги и подбоченился. — А денег не нать, по пути так-то.
В город я ехала на мешках с мукой. Гастомысл, в отличие от предыдущего попутчика, оказался совсем неразговорчивым, и потому совершенно не мешал мне размышлять о том, что я с мельником сотворила. Закрыв глаза, я снова и снова возвращалась к мельнице: как я это сделала, почему, откуда знаю про все эти спорыши да шиповники, и откуда взялось чудное, видимое одной мне свечение?
Парень тем временем усердно прикладывался к фляге, и, судя по запаху, там плескалась точно не вода.
Вскоре мы подъезжали к широкому деревянному мосту, за которым уже можно было рассмотреть копошащихся у каменной стены стражников.
— Город-то как называется?
— Вышков. И зачем ты туда тянешься, али в тюрьму захотела?
— Зачем в тюрьму?
— Так по всей же краине чародейство запретили, капища ваши поганые пожгли.
— И давно?
— Давно. Сам Круль велел.
Теперь я точно знала, что мне необходимо попасть в город. Просто не светить этим своим чародейством. Кажется, и моя потеря памяти объясняется легко и просто — шибанул кто-то по голове ведьму поганую.
— Послушай, Гастомысл, а эти стражники, они документы какие-нибудь проверяют?
— Ну, у купцов каких, али вояк могут грамоты посмотреть.
— А они могут меня взять и не пустить?
— Да кто ж их, бесов, знает?
— Пожалуйста, помоги мне туда попасть, а?
— Услуга за услугу. Сойдёт?
— Ты скажи сначала.
— У матери моей гуси дохнут. Поглядишь, в чём дело?
Мост со стражниками тем временем неумолимо приближался. Я кивнула, хотя совсем не была уверена, что тот же фокус пройдёт и с птицей.
— И ещё одно: разрешишь себя поцеловать.
— Да ты в своём уме? Мы на одну услугу договаривались. Это — во-первых. А во-вторых — я ведь и порчу навести могу!
— Да ладно, не кричи. Это я так спросил, авось и прокатит, — расплылся он в глупой улыбке.
Пока стражники разбирались с хозяином предыдущей, гружёной доверху телеги, и спорили, какую пошлину надлежит уплатить, Гастомысл велел мне лечь, спрятавшись под накидку с головой, а затем щедро облил меня этим пойлом из фляги. От неожиданности я хорошенько лягнула его. А придя в себя, добавила ещё разок.
— Эй, что везёшь? — услышала я грубый незнакомый голос.
— Так я ж на заре выезжал, рассказывал — муку пекарю, — начал оправдываться Гастомысл.
— Ладно-ладно, помню. А это что? — я почувствовала пинок пониже спины и запротестовала мычанием.
— А-а, это? Девка моя. Пусть проспится.
— Так ты ж без девки выезжал.
— Ну, с утра она ещё мельникова была, а теперь — моя. Он мне её в кости проиграл.
Мне вновь захотелось лягнуть «женишка», нo он уже был начеку и успел-таки, подлец, увернуться.
— Ладно, езжай.
Едва телега тронулась, заскрипев по деревянному мосту, я услышала всё тот же голос, но нам уже не адресованный:
— Всю рвань и пьянь в город тянут, будто своих мало…
Городок оказался совсем маленьким. Каменные стены закрывали его лишь со стороны реки, по-видимому, для солидности. Больше каменных строений я не наблюдала нигде. Даже в самом центре, у рынка, ратуша, стражницкое подразделение и тюрьма были деревянными и незамысловатыми, улицы — узкими и грязными, покосившиеся дома — обнесёнными редким частоколом, из-под которого куры бросались прямо под колёса телеги. Знакомым, увы, здесь ничего не казалось.