Надпись гласила: «Сыскивается. Награда за любые сведения».
Ну, и что прикажете делать? Убежать и спрятаться или пойти и сдаться, чтобы перед тем, как болтаться на виселице, узнать, кто я, и за что такая немилость? Что не говори, а мне по душе первый вариант.
Пришлось изрядно поплутать, чтобы найти улицу с рукотворным прудиком на окраине города. До знакомого дома я добралась уже на закате. В раздумьях постояла у калитки и, не заметив во дворе никакого движения, начала бросать в окошко мелкие камешки. Гастомысл не замедлил появиться на крыльце, напряжённо всматриваясь в темноту.
— Эй! Это я! — я старалась говорить шёпотом.
Сообразив, наконец, что к чему, он осторожно приблизился к калитке и отворил её:
— Бажена? Ты что тут делаешь?
— Мне ночевать негде.
Парень медлил и чесал в затылке.
— Матери скажи, что заплачу? — я начинала волноваться.
— Она не обрадуется, когда тебя увидит. Да и отец с брательником вот-вот вернутся, и явно не трезвые.
Я схватила его за рукав:
— Гастомыслушка, ты у меня — один-единственный знакомый на весь город, мне больше некуда идти, неужели у тебя хватит совести оставить девушку на улице?
Здоровяк сдался:
— Ладно… Только погодь маленько, пока мать корову подоит и в хату воротится. Тута подожди, скоро вернусь.
Я наматывала круги у калитки, сложив за спиной руки. Но Гастомысл не заставил себя долго ждать. Вскоре он приближался к забору, освещая себе путь оплывшей свечой в старой плошке. Не дойдя до калитки, он вскрикнул и выронил свечу.
— Кто здесь? — спросил он дрожащим голосом.
— Это я. Ты что, забыл уже?
— Бажена, ты?
— Да я! Кто ж ещё?!
— А почему у тебя глаза так страшно светятся?
— Не знаю. Может, впустишь уже, пока меня комары вконец не загрызли?
Парень отворил калитку и позвал за собой, приложив палец к губам.
— Вот, — приоткрыл он дверь сарая. — На сеннике заночуешь. А утром я за тобой приду.
— Ладно, и на том спасибо, — вздохнула я.
— Принести чего? Есть хочешь?
— Ничего не нужно, — я присела на сено.
— Зачем же в город пёрлась, ежели некуда идтить? — разместился он рядом.
— Сама не знаю.
— И что дальше думаешь делать?
— Завтра уйду отсюда. Куда-нибудь. Подальше.
— Ежели уж совсем некуда — возвращайся. Я на тебе женюсь. Серьёзно. Хочешь? Ты — пригожая, и фигурка что надо — высокая, тонкая, и ноги длиннющие — у нас таких девиц не водится. Только мне не по нраву, что глаза у тебя светятся, как у волка, нет, даже хуже — точно у привида…
— Боюсь, мы с твоей мамулей не уживёмся. Но обещаю подумать над предложением… Ну, чего сидишь? Я так быстро думать не умею.
— Ладно, пойду я. Спи…
Только он вышел и притворил за собой скрипучую дверь, я забралась повыше на утрамбованное ароматное сено, постелила плащ, под него забросила башмаки и растянулась, разбросав руки и ноги, аки звезда.
«И почему у меня глаза светятся? Может, хворь какая? Нет, вижу я отлично. Сейчас, в кромешной тьме, могу сосчитать балки на потолке, различаю каждую сухую травинку в сене, ясно вижу висящий на противоположной стене хомут, лежащее на пустой бочке седло и другую упряжь. Ладно. Это не самое главное. Что делать завтра и куда идти — вот о чём нужно подумать».
Думать долго не пришлось, потому что вскоре я услышала голоса во дворе и приближающиеся шаги. Дверь со скрипом отворилась. Покачиваясь, вошли двое мужчин и стали забрасывать к стене косы и грабли.
— Кетрусь! Чего кидаешь? Ровно прислоняй! — раздался хриплый голос.
— И так сойдёт, — ответил второй, тоже низкий и нетрезвый.
— Я те дам, охламон! Сойдёт ему! Ну, чё? Пойдём завтра?
— Не знаю, батя. Выспимся — там видно будет.
— Ох, и хорошая ж горелка у Белояра! Посля работы — самое то! О! Мы ж ещё за короля нашего тост не казали, сгоняй-ка в хату, возьми чего, тока чтоб мать не видела.
— Не буду я за короля!
— Как не будешь? Обижаешь.
— Не буду и всё. Чего он к галтам поганым лезет?
— Ты, Кетрусь, не прав, слушай батьку. Король наш знает, чаво делает.
— Не знает. И ты, батя, не знаешь. А коли война начнётся? Я воевать не пойду. Дело — дрянь, вот помянёшь моё слово, когда окажемся в… — не успел он договорить, как отец с размаху двинул его по затылку, даже гул пошёл.
Дитятко ненаглядное, недолго думая, развернулось и врезало ему здоровенной ручищей в бородатую рожу. Началась потасовка. Мне было весело наблюдать за ними, даже интереснее, чем за обученными собачками, прыгающими через обруч. И когда батя вконец разошёлся и огрел любимого сыночка бревном, тот повалился на сено и сразу захрапел. Отец постоял с минуту, почесал в лохматом затылке и нетвёрдой походкой отправился в хату, спать. Представление окончилось.