Зато не было недостатка в «молниях»-телеграммах и в раскатистых телефонных звонках из области. На столе у Еремина составилась целая стопка зеленых, желтых и розовых листков-телеграмм, и помощник, робея, за день несколько раз подкладывал ему новые. Еремин давно уже пришел к выводу, что ничего не остается в его положении, как просто продолжать складывать в стопку эти телеграммы. А заслышав продолжительный и нервно-прерывистый телефонный звонок, междугородный, он предпочитал вообще не снимать с рычажка трубку. Пусть лучше думают, что он в колхозах или же что он совсем зазнался, — все равно ему нечего было сказать, нечего ответить. Он выходил из-за стола и начинал постукивать ногтем по стеклу барометра. Стрелка, потрепетав, опять упиралась в «ясно».
Если кто и укреплял Еремина в правильности принятого райкомом решения — это председатели колхозов. С укрупнением колхозов на посты председателей в районе подобрались люди опытные, специалисты и практики сельского хозяйства. Из всех восьми дрогнул было тереховский председатель Черенков, потихоньку ночью поднял сеялочные агрегаты и вывел на загонки, но агроном там тоже не спал и тут же завернул их обратно. И Черенков хотя и пошумел, но сдался.
В те дни, когда Еремин не бывал в колхозах лично, он звонил председателям по телефону.
— Держитесь, Степан Тихонович? — спрашивал он у Морозова.
— Стоим, — отвечал Морозов и в свою очередь спрашивал: — Как там ваш колдун со стрелкой, не вещует?
Еремин и рад был бы солгать, но не мог.
— Не вещует.
— А мои штопки на боку что-то начинают… Вот посмотрите, Иван Дмитриевич, они раньше вашего райкомовского вещуна наколдуют.
И Морозов смеялся в трубку. Но что-то его смех звучал в ушах у Еремина не очень-то весело.
В такие моменты обычно подвергаются испытанию зрелость и закалка людей, и Еремин радовался, убеждаясь, что райком не ошибся, доверив руководство колхозами тем, кто заслуживал этого доверия, кто не боялся взять на свои плечи груз ответственности. Но не следовало и обольщаться. Это были живые люди, подверженные влияниям и сомнениям, у них есть нервы. Кажется, Лев Толстой уподоблял нервы людей струнам, которые могут всего до известного предела накручиваться на колки. Люди, которым радовался Еремин, твердо верят в свою правоту, но и их твердость уже доходит до той черты, за которую страшно заглянуть: а вдруг и в самом деле прямо после такой жары на землю падут морозы? Слишком тяжел груз ответственности, который лег на плечи этих людей, он и Еремина угнетает. Конечно, они знают, что сеять сейчас — это все равно что не сеять. Но если они дадут сейчас свое согласие посеять и потом не взойдет, на них никто не укажет, обвинят во всем стихию. А если они посеют и колхозы недоберут хлеба, то все забудут, что это из-за того, что нельзя было сеять, и будут, вспоминать лишь тех, кто не дал своего согласия сеять. От этих мыслей может дрогнуть и не только такой, как Черенков, а человек покрепче, посильнее.
И когда Еремина в это время вызвали на новое совещание в область, он с тревогой и с великой неохотой уезжал из района. Одно дело, что его совсем не радовала перспектива просидеть день, а то и два на новом — это уже третьем — совещании, другое — не хотелось оставлять людей, которые именно теперь, может быть, больше всего и нуждались в нем, в его ободрении и поддержке, так же как и сам он нуждался в них — в их ободрении и поддержке.
На это совещание в области вызвали всех директоров МТС и агрономов. Вместе с ними вызвали и первых секретарей райкомов. Доклад, как и на двух предыдущих совещаниях, делал Семенов. Если для директоров МТС и агрономов все, что он говорил, было интересным и новым, то секретари райкомов, которые слушали этот доклад уже в третий раз, явно скучали. Еремин сидел, слушал через пятое на десятое и с тягостным недоумением спрашивал: зачем это на каждое областное совещание непременно нужно вызывать всех первых секретарей райкомов? На три, а то и на пять дней по всей области оголялось партийное руководство в районах. И устроители совещаний никогда не считались с тем, что чаще всего это совпадало с самыми ответственными периодами на посевной, на уборке, на хлебозаготовках. Наоборот, даже как будто специально приурочивали совещания к этим моментам. Не считались и с непогодой — ни с проливными осенними дождями, когда даже газики-вездеходы тонут в грязи, ни с гололедицей, ни со снежной бурей. Все равно, бросай, секретарь, самые неотложные дела в районе и езжай — мчись в область в распутицу, в зимнее бездорожье, в аспидную ночь.
Правда, Еремину зимой пока еще не приходилось ездить, но он знал, что его предшественник Неверов ездил. Ох и помучился за свои восемь лет, бедняга! Вот когда Еремин посочувствовал Неверову.