Черный ход тоже оказался запертым, но, когда Тимар вернулся к парадному, там стояла со свечой Адель.
В своем неизменном черном платье, невозмутимая, как всегда. Дверь приоткрылась лишь настолько, чтобы Тимар мог пройти, и сейчас же закрылась. Он вошел в кафе, преображенное пляшущим пламенем свечи. Тимар старался придумать что сказать. Он был расстроен, зол на себя, на нее, на весь мир, встревожен, как никогда.
— Вы не спали? Он исподтишка разглядывал ее, и вдруг в нем произошла неожиданная реакция. Не следствие ли гнусных зрелищ этой ночи? А может быть, скорее, яростный протест, своего рода жажда мести, требовавшая удовлетворения? Им овладело грубое, жестокое желание.
— Ваша новая комната — налево.
Он поплелся за Аделью к лестнице, по которой предстояло подняться обоим. Он знал, что сначала она остановится, чтобы пропустить его и посветить.
В этот самый миг он обхватил ее за талию, хотя сам не мог бы сказать, зачем он это делает.
Она не отбивалась и по-прежнему держала свечу.
Горячая капля стеарина упала на руку Тимара.
— Ты, мой милый, пьян. Ложись спать! — просто сказала Адель.
Он посмотрел на нее мутными глазами. Увидел, как перед ее бледным лицом плясало пламя свечи, увидел изгиб губ, всегда таящих еле уловимую улыбку, насмешливую и нежную; неуклюже бросился к лестнице, споткнулся, ошибся дверью.
— Дверь — налево, — повторила она без всякой злобы.
Очутившись у себя, он услышал, как она тоже поднялась по лестнице, открыла и закрыла за собой дверь.
Потом на пол упали две туфли.
Глава четвертая
Когда достигли кладбища, на Тимара неожиданно нахлынуло чувство одиночества, затерянности на чужбине.
Жозеф был затоплен, пропитан им настолько, что дышал с трудом, словно пронзенный стальным клинком.
Источник этого чувства он сам прежде искал в живописных видах, в пышных кронах кокосовых пальм, в певучести туземного говора, в мелькании черных тел.
Но сейчас было иное — ясное и приводящее в отчаяние значение слов: «Чтобы покинуть африканскую землю, нужен пароход. Он заходит сюда каждый месяц, и только через три недели — Франция!»
Было восемь утра. Желая уйти от самой страшной жары, все покинули отель «Сантраль» в семь часов. Но палило не солнце: накалены были почва, стены, все предметы. Человек самого себя ощущал источником жары.
Тимар лег в четыре утра. С минуты пробуждения его вновь наполнило чувство беспокойства.
Собрались лесорубы, Маритен и все постоянные посетители отеля. Как в провинциальном французском городке, отдельные группы расположились в нескольких шагах от двери. Единственное отличие заключалось в том, что все были в белом и на каждом пробковый шлем, даже на Адели, которая шла за гробом, одетая в свой обычный наряд.
Похоронные дроги заменил тот же грузовичок, что ночью возил их в лес. На этот раз машина была покрыта черным сукном.
Тронулись в путь по красной грунтовой дороге. Потом грузовик свернул на другую — узкую и крутую. По обе стороны от нее потянулись туземные хижины. Не среди них ли была хижина Марии?
Несмотря на жару, шли быстро, так как на малом ходу двигатель давал перебои. Адель одиноко шагала во главе, и походка у нее была самая непринужденная. Она оглядывалась вокруг, иногда оборачиваясь, как человек, идущий по своим делам.
Наконец прибыли на кладбище. Оно раскинулось на вершине холма, возвышавшегося над морем и городом.
Слева из леса вытекала река, и красное с черным судно, стоявшее на якоре, грузило лес.
Происходило ли это от чистоты воздуха? Несмотря на расстояние, можно было различить малейшие детали.
Глаз мог следить за движением плотов, влекомых крошечным буксиром. Слышался стук двигателя, захлебывавшегося тяжелым маслом. Звенели цепи, обхватывая бревна, скрипели лебедки.
А дальше — море. И без конца море, двадцать дней хода на всех парах до берегов Франции!
Были ли провожающие в самом деле на кладбище?
Здесь чувствовалась попытка отдать дань европейским обычаям. Виднелись две-три каменные надгробные плиты, несколько деревянных крестов. И все-таки это мало напоминало кладбище. Тут не было часовни, не было каменной ограды и решетки. Только изгородь из чахлых кустов с крупными фиолетовыми ягодами, но эти ягоды сами по себе лишь свидетельствовали об отдаленности от Европы. А земля была красная! На сто шагов дальше, среди голой пустоши, возвышались ряды прямоугольных холмиков, и на них — ничего: кладбище негров!
Посредине — гигантский баобаб.
Губернатор и другое начальство приехали в автомобиле и ждали, покуривая. Они поклонились Адели.
Приходилось спешить — нигде ни клочка тени. Церемонию сопровождал шум на большом судне, занятом погрузкой.
Пастор был в дурном настроении. Эжен Рено считался католиком. Но либревильский кюре двумя днями раньше отправился в поездку по стране, и английский пастор согласился его заменить.
Четверо негров опустили гроб в недостаточно глубокую могилу и мотыгами накидали на него землю.
Мысль, что когда-нибудь и его, быть может, зароют таким же образом, с отвратительной яркостью показала Тимару путь, пройденный им со времен Ла-Рошели.