— Говори где староста, нерусь поганая! — орал он невидимый в темноте.
— Староста йок, — отвечал вкрадчивым голосом такой же невидимый собеседник.
— Что значит-йок? По-русски говори, бесовская твоя душа!
— Йок-значит йок. Кончился.
— Помер что ли? А что ты в казенной избе делаешь? Вон и фонарь висит. Правда, не горит.
— Это не фонарь.
— А что же это, етит-вертит?
— Простой лампа.
— Шутить изволите, а я вот кнутовищем то тя перетяну, тогда и пошутишь, тудыть твою…
— Погодь, Семен, — значительно сказал Флоров, сходя с коляски, земля показалась неожиданно мягкой, гостеприимной.
Он пошел на голоса препирающихся и вскоре увидел рядом с возницей маленького человечка, совершенно лысого, но с несколькими длинными черными волосинками на подбородке.
— Как тебя зовут любезный?
— Аксак.
— Не позволишь ли переночевать у тебя, уважаемый, и переждать грозу? А если поставишь самовар, то мы и заплатим. Правда, скромно, мы люди казенные, на государевой службе.
— Нет вопрос. Заходи, гостем будешь.
Уже в сенях, освещенных неверным светом лучины, Флоров поучал Семена:
— Эх ты, Семейка, учу тебя учу манерам, а все ни в какую. Сказано ж тебе: к людям надобно с лаской.
Однако тот с чрезвычайно внимательным видом поизучал его сапоги и сказал:
— Однако в гавно наступили, ваше благородие. Снимите тут, запах к тому ж.
Флоров с трудом сдержал себя, но возница оказался прав.
— Коров, понимаешь, развели, — он разулся и в комнату вошел в носках.
Аксак жил бобылем. Как он рассказал, полдеревни мужиков жили одни.
— Как деревня то называется, хозяин? — спросил Семен.
— Идея. Бывший староста один жил, да помер. Теперь я в его дом перебрался. Пока новый управляющий не приедет.
Странное названьице — Идея. Флоров полистал карту, но в Загорской волости такую деревню не нашел.
В доме было удушающе жарко, потому что, несмотря на лето, в комнате топилась печь. Аксак вытащил из ее жаркого нутра чугунок. Комнату тотчас залил аромат свежесваренной картошки. Рядом с чугунком появился литровый штоф, заполненный более чем наполовину.
— Что это? — Строго спросил Флоров.
— Арака.
"Черт", — подумал Флоров. — "А мне ведь еще Алгу переписывать. И где этот Богом забытый городишко?" Возница быстро перекрестился и уже разливал по кружкам. Получалось ровно, как по линейке.
— Семен, прекратить! — велел Флоров. — Бог знает, чего они туда клали.
— А водка она и в Идее водка, — не соглашался возница, когда дело шло к выпивке, он становился опасным вольнодумцем.
— Это не водка, я ж говорю — арака, — опять влез Аксак.
— За дружбу русского и сумитского народа! — провозгласил Семен. — Выпейте тож, ваше благородие. Вы ж государевый человек, про вас тут все узнают, как вы их уважили.
— Ох, и шельма, — не выдержал Флоров. — Ладно, наливай. Только по одной.
Но когда Флоров начинал пить, то по одной почему-то никогда не получалось.
Именно за это качество его и попросили с прежней службы, заставив колесить по необъятной губернии. Вот и в этот раз пока он разобрался в своих чувствах, получалось трижды по полкружки.
Аксак совсем захмелел. Пропустив очередную, хватил ею по столу и воскликнул:
— Ай, и арака! Как ее только русские пьют!
— Сумиты тоже мимо рта не проносят, — резонно заметил Семен. — Давай еще по кружке и все. По полной.
— Больше ярамы, — замотал Аксак головой.
— Что значит «ярамы»? Так ты не хочешь за дружбу наших с вашими? — загорелся Семен. — Ах, ты сумитская морда!
— Семейка! — одернул Флоров. — Нехорошо брат. Он нас угостил, а ты. И мне брат нехорошо, пойду-ка я на воздух.
Он с трудом встал и, неловко сшибая табуреты, чугунки, старые сильно вонючие валенки, изловчился-таки выйти в сени. Напоследок он увидел, как почему-то плачущий возница целует Аксака, вопрошая его при этом:
— А девки у вас есть, брат?
— Девки есть, — ответствовал тот. — Только не дают.
Возница так и залился слезами.
— Ты чего? — опешил Аксак.
— Жалко мне тебя, и девки тебе не дают.
— Э, не плачь, дорогой. Мне не надо.
— Это почему?
— Кутаг не работает. Давно.
Возница залился еще пуще прежнего.
— И кутаг не работает. Нету у тебя никакой радости в жизни. Ну, давай за это тогда выпьем. По последней. По полной.
И уже из-за притворившейся двери донеслось:
— Так ты отказываешься пить, морда? За дружбу? Да я тебя за такие слова!
Алик рывком вынырнул из тяжелых объятий сна и некоторое время не мог встать, безуспешно борясь с нахлынувшими впечатлениями. Сон был мало сказать странный, он завораживал, даже угнетал. И он никак не хотел заканчиваться. Самое жуткое заключалось в том, что он начался ровно в том месте, где закончился первый.
"Реаниматор давно б уже диагноз поставил", — подумал Алик. — "Что за перепись? У нас и деревни то такой нет. Идея". Некоторое время он прислушивался к шорохам, глядя в окно, за которым ничего не было кроме чистого поля и моря.
Таким Макаром ему до завтра не восстановиться, надо бы заснуть, да робость его охватила, что приснится опять этот странный сон, что мучил его уже вторую ночь.
Внезапно на него упал отсвет, и, глянув в окно, он увидел, что в соседней избе настежь открыто окно, и в свете свечи видится чей-то ясный силуэт.
— Подойдем поближе, — решил Флоров.
Очередной сполох осветил все вокруг, после чего грянул такой мощи гром, что казалось, в небесах перекатывают гальку в огромном тазу. Но дождя все еще не было.
Вспышка осветила того, кто был в окне. Это была давешняя девушка, и Флоров успел увидеть, что она действительно чрезвычайно хороша. На румяном после бани лице выделялись ее запоминающиеся глаза: игривые, пьянящие.
Девушка сидела у окна и, задумчиво глядя в темноту, медленно расчесывала свои роскошные волосы цвета спелой пшеницы.
— Фатьма, закрой окно! — раздался уже знакомый зычный голос. — Прогневишь Всевышнего, хвала ему. Волосы притягивают молнию, быстро накинь платок, кому говорю!
Девушка громко рассмеялась, открыв рот с ослепительно белыми зубами.
— А я не боюсь! — закричала она. — Я не боюсь грозы!
Она даже привстала над подоконником и выставила руки навстречу грозовому облаку.
— Не делайте этого! — закричал Флоров в ответ и побежал, но бежать было далеко, а гроза была уже здесь, рядом.
Флоров понял лишь одно: в деревне не было ни одного дерева, что могло отвлечь молнию на себя, а домик красавицы стоял на косогоре, выше всех — молния не минула бы его в любом случае.
Он продолжал бежать и кричать, но тут что-то большое и развевающееся пролетело над самой его головой. Он не понял, почувствовал опаленной кожей, что это есть не что иное, как стена небесного огня. Девушка с вытянутыми кверху руками оказалась словно впаянной в световую колонну, протянувшуюся с неба до самой земли.
Раздавшийся следом страшной силы грохот разом лишил Флорова чувств и опрокинул навзничь, на вставшую на дыбы землю.
Оправдались его худшие опасения: он не восстановился. На следующее утро, даже спустя час после начала рабочего времени, он не имел ни возможности, ни желания приступить к выполнению своих служебных обязанностей.
В голове мирно сосуществовали два совершенно автономных очага мерно пульсирующей боли. Сердце словно поместили в дополнительную оболочку, меньшую на пару размеров и не эластичней дубовой бочки.
К тому же, Алик понял то, что должен был понять еще вчера, когда получал задание.
Он не мог приступить к работе, пока милиция не вернет Сашкины бумаги. Не зная его наработок, лезть в систему было бессмысленно.
"Интересно, осталась Фатьма живой?" — подумал он вдруг. Если б все было наяву, то она, конечно, не имела б никаких шансов. Но речь в данном случае шла о сне, где все возможно.