Эту улицу когда-то называли Грязной из-за расположенного рядом болота. Оно и сейчас отражается в мутных глазах сидящих в подворотне алкашей, согревающих душу универсальным очистителем «Льдинка». Мне тоже срочно требуется какое-нибудь хорошее средство: универсальный очиститель сердца, клавиша перемотки на начало жизни, выхлопная труба для перегоревших эмоций.
Фасады домов, в которых недавно открылись магазины, покрыты свежей штукатуркой. Но только на уровне первого этажа. Эта картина напоминает нечесаного бомжа в рваной хламиде, на грязные лапы которого натянуты белоснежные кроссовки. И чем наряднее и краше выглядит магазин, чем пышнее великолепие, которым хвастают его витрины, тем разительней контраст между потемкинской чистотой бельэтажа и столетней копотью верхних ярусов. Магазин словно пытается откреститься от неприглядной нагрузки, суетливо щебеча: «Вы только полюбуйтесь, какой я любезный и пригожий! Кто на свете всех милее... Эй, послушайте, зачем это вы смотрите наверх, наверх смотреть не положено. Ну и что, что грязно, сам знаю, но это же не считается, это ко мне не относится, я тут как бы ни при чем!» И не замечает, бедняга, что прогнивший колосс над ним, уже полвека плачущий по капремонту, в любое мгновение готов осесть на землю, как атлант, уставший от непосильной ноши, погребая под собой и вылизанные стеклопакеты, и роскошные прилавки, и улыбчивых продавщиц.
Магазин наших чувств порой также сверкает витринами, за которыми томятся ломящиеся от товаров прилавки. И мы искренне радуемся каждому посетителю, предварительно убедившись в его кредитоспособности. Но когда раздается первый предательский скрежет и по новому подвесному потолку бегут юркие змеи трещин, мы трусливо обмачиваем штаны, вместо того чтобы вывести гостя через пожарный выход.
Осенний Петербург остро пахнет мочой. Особенно ночью, когда, спотыкаясь на брусчатке мыслей, я медленно бреду по улице Марата, стараясь не смотреть на окна коммуналок, за которыми бесчисленные шарлотты корде лениво ворочают ножами в рыхлых сердцах беспечных друзей народа.
Ученые, посвятившие свою жизнь гематологии, именуют процесс кроветворения гемопоэзом, а себя, соответственно, гемопоэтами. Любимым временем года у гемопоэтов, как и у обычных поэтов, является осень. Вот почему механизм запрограммированной гибели клеток они называют апоптозом (от греческого apoptosys — листопад). При насильственной клеточной смерти — некрозе — клетка разбухает- разбухает, точно перезревший чирей, а потом лопается, отчего воспаляется все вокруг. При апоптозе же, напротив, клетка сморщивается, как замерзшая мошонка, теряя до 1/3 своего объема за несколько минут, и только потом распадается на микрочастицы, которые безболезненно выводятся из организма.
В каждую нашу клетку заложена программа гибели, но в нормальном состоянии она выключена. Гены, отвечающие за включение этой программы, шутники-гематологи обозвали суицидальными. В определенный момент суицидальные гены активируются и запускают весь механизм апоптоза, что и приводит к гибели клетки. К генам-истребителям относится прежде всего ген, кодирующий белок р53. Этот белок включает апоптоз не только если в ДНК появляются повреждения, но и во многих других случаях. Мутантный белок р53 лишен способности выполнять эту функцию и поэтому не может остановить развитие раковой опухоли. В злокачественных опухолях, в отличие от доброкачественных, много клеток с мутантными формами р53, что нередко связано с плохим прогнозом лечения злокачественных новообразований. Мутировавшие опухолевые клетки нередко оказываются резистентными (нечувствительными) к лучевой и химиотерапии.
Умением убивать достоинства гена-истребителя не исчерпываются. Как выяснилось, он самым непосредственным образом влияет и на скорость старения организма. Лабораторные исследования последних лет показали, что при мутации суицидального гена лабораторные мыши почти не стареют, но при этом быстро заболевают раком. Зато мыши, вырабатывающие много белка р53, стареют слишком рано. Но несмотря на преждевременное старение, у таких мышей не развивается рак.