О фольклорном происхождении параллелистических дистихов наглядно свидетельствуют и припев, и варьирующиеся повторы строк — отголосок импровизационной манеры сочинения-исполнения песни. Наконец, простота и известное однообразие их содержания говорят о том, что слово в них неотделимо от ритма, мелодии, движения, что в основе своей это были песни, включенные в народное обрядовое действо, например, в «майский» обряд, когда девушки водят хороводы вокруг «майского» дерева (в Португалии — сосны) и поют:
Как естественно вживается португальский король-поэт в архаический мир «песен о милом друге»! А ведь воссоздают они вовсе не придворную среду. В «пасторелах» — жанре, стоящем как бы на границе «песен о милом друге» и «песен о любви», — крестьянская девушка идет за водой к ручью, стирает в реке белье, моет в ней волосы. Конечно, вода, ручей здесь не просто пейзажный элемент, а образ — символ плодотворящей жизни, и волосы девушки (недаром в стихотворении Жоана Зоро до них есть дело некоему королю!) — символ ее целомудренного цветения, и ветер, который у того же Дона Диниса играет сорочками, что пришла полоскать у брода девица, — символическое воплощение мужской эротической силы (в этом своем значении ветер сохранится в иберийской поэзии на века — вспомним знаменитый романс Гарсиа Лорки «Пресьоса и ветер»). Такое же значение имеет в галисийско-португальских «песнях о милом друге» образ оленя («раненый олень» — распространенная в позднейшей поэзии метафора «влюбленного»). Поэтому героиня «охотничьих» «песен о милом друге» Перо Меого взывает к горным оленям… Создатели «песен о милом друге» никогда природу не описывают: описывать можно только глядя со стороны, а в этой поэзии человек ощущает себя неотъемлемой частицей природного мира.
В крестьянской полуязыческой среде даже церковные праздники имеют свою «низовую», языческую сторону. И вот во дворе церкви в Виго свершается чисто языческий ритуал:
В отличие от фольклорных по духу и происхождению «песен о милом друге» «песни о любви» создавались преимущественно с ориентацией на поэзию Прованса, расцвет которой пришелся на последнюю четверть XII века. Это понимали и сами галисийско-португальские лирики.
писал Дон Динис. Галисийско-португальские поэты заимствуют у провансальцев и отдельные слова, и целые «поэтические формулы», а главное, концепцию любви, очень отличной от древней страсти-тоски «песен о милом друге». Они придерживаются куртуазного любовного кодекса, тщательно разработанного их предшественниками — провансальцами. Если лирическая героиня «песен о милом друге» обвиняет милого в измене, пытается приворожить его своим чувством, то лирический герой «песен о любви» исповедует принципиально безответную любовь, любовь — преклонение перед недоступной госпожой, любовь-служение. Такая любовь — предельное напряжение всех душевных сил влюбленного, не имеющее разрешения, развязки. Точнее, разрешиться она может только в творчестве, в стихотворстве. Исповедуя «любовь издалека», провансальские поэты считали, что объектом поклонения-служения может быть только замужняя дама, выступающая в роли его сюзерена, сеньора. И галисийско-португальские лирики, обращаясь к возлюбленной, именовали ее только «сеньор», сохраняя за этим словом мужской род. Но, отступая от провансальской куртуазии, в качестве «сеньоров» они избирали и незамужних девиц.
Для галисийско-португальского трубадура возлюбленная не только «сеньор», но и земное воплощение Совершенства, Блага, Добра, некая земная ипостась Богоматери. Конечно, это Добро оказывается источником страданий, мучений влюбленного, но истинный влюбленный принимает их радостно — как судьбу, как веление небес. «Песни о любви» интроспективнее, самосозерцательнее «песен о милом друге», но и несколько риторичнее.
Историки литературы называют разные причины начавшегося с середины XIV века упадка галисийско-португальской поэзии. Главная из них заключается, по-видимому, в том, что с развитием внутри феодализма раннебуржуазных отношений, с усилением городов, началом заморской экспансии, в результате которой к XVI веку Португалия становится крупнейшей колониальной державой, происходит распад того, по-своему органичного, мира, который являла собой Португалия XII — начала XIV века, где при всем противостоянии основных сословий сохранялись предпосылки их духовного контакта.