Я собрался с духом, кивнул, позволяя древней колдунье отойти. Мы никогда не сможем выразить и признать то, что горит в наших сердцах. Ей нужно быть сильной, и я согласен с этим выбором. «Береги себя и нашу дочь, Анна», — произнёс я, чувствуя, как сердце сжимается.
Морганна снова улыбнулась, и её образ, словно призрак, отошёл, оставив после себя лёгкий след горечи и надежды. Мы никогда не признавались в своих чувствах, но в этом молчании заключалась вся глубина нашей связи.
Следующей подошла Андромеда Блэк. На ходу она изменилась. Вместо разбитой, потерявшей смысл женщины ко мне стремительно приближалась красивая, невероятно сексуальная ведьма с горящими глазами. Я погрузился в этот огонь; столько верности, желания и преданности среди людей я давно не видел. С тех пор, как умерла Беллатрикс.
Она взмахнула палочкой, и вокруг нас опустилась непроницаемая завеса магии, отделяя от суда и света камер. Мы остались одни. Подплыв ко мне, она улыбнулась и поцеловала в губы — страстно, жадно, безумно. В полном недоумении я не успел ответить, как Андромеда, отстранившись, сделала шаг назад, закусив губу. Ещё один взмах палочки, и завеса исчезла.
Вейла обвела всех многозначительным взглядом, словно говоря: «Что я вам говорила?» Анна подняла брови, снисходительно улыбаясь мне. Но я быстро убрал Вейлу и эльфийку из поля зрения, к нам подошёл министр магии. Тэд не сказал ни слова, лишь покачал головой и сжал плечо своей медвежьей лапой. Больше мне ничего не требовалось — он понимал, что произошло с его женой, как, впрочем, и все. Он не винил меня, молча поддерживая..
— Мы можем что-нибудь сделать для тебя, мой Лорд? — раздался грустный, полный отчаяния голос Андромеды, заставивший меня вздрогнуть. Нет, ты не будешь несчастна. Я не смог защитить твою дочь, но тебя смогу.
— Да, Меда, Тэд. Я слышал, что современная медицина позволяет стать родителями даже в более позднем возрасте, чем у вас. Прошу, род Блэков не должен прерваться, особенно сейчас.
Да, Меда, именно так. Она улыбнулась, кивнула, затем резко повернулась и направилась к своему месту. Но я успел заметить слезы, блестевшие в её глазах. Тэд, не сказав ни слова, также вернулся на свое место. Всё сказанное уже сказано, и нет смысла добавлять лишние слова.
Молчаливая поддержка и одобрение Блэков — это лучшее, что могло произойти сегодня. Рон отсутствовал, никто больше не осмелился подойти ко мне. Однако вся трибуна аристократов встала вслед за Малфоем и Снейпом, аплодируя в тишине, с выражением спокойствия и благодарности. Их дети также могли оказаться в ловушке работорговцев. Я встал и в знак глубочайшего уважения поклонился им. Зал суда погружён в ужасную тишину, никто не смел прервать мое молчаливое прощание с миром живых. Возможно, они подумали, что я сломлен и сдался? Но нет, я лишь готовился, собирая последние крупицы силы и магии. Пора.
— Позвольте мне высказаться, ваша честь.
— Говорите, лорд Певерелл. — Сказала Сьюзен, достойно кивнув. Она трижды ударила молотком, и в зале прекратились аплодисменты. Я встал, выпуская последние остатки магии. Даже Анна слегка поёжилась, едва заметно пожимая плечами. В воздухе витали тихие вздохи страха, смешанные с отвращением. Лишь Меда смеялась — её смех звучал высоко, ярко и радостно.
Ко мне бросились мракоборцы, вдруг вспомнив, что руны, подавляющие магию, были сняты Сьюзен давно. Но Тэд жестом руки остановил их. Странно, что они испугались; я не заметил ничего необычного.
Из дневников Тэда Блэка:
Стоило бы Гарри посмотреть на себя со стороны. Он, вероятно, и сам не осознавал, насколько ужасно и отвратительно выглядел, поднимаясь. В одно мгновение воздух потерял свои яркие оттенки, тускнея и серея на глазах. Стол, стул и цепи для обвиняемых покрылись странным налётом, на пол сыпались кусочки дерева и обрывки металла, как будто цепи погрузили в кислоту. Передо мной расползался мрак, тот, о котором говорила вейла. Жадно растягивающий свои тёмные лепестки к нам. В глазах парня горели два мертвенно-зелёных костра. Совет магических наций отступил, боясь прикосновения мрака. Он повернулся к журналистам, и я почувствовал, что сейчас произойдет нечто великое и ужасное.
— Достоин ли жизни каждый, кто увяз в работорговле? Они похищали наших детей, матерей, сестёр и родственников. Предавали нашу радость и души; крали родных, ради мы живём и существуем на этой земле! Продавали их таким же мерзким отбросам, как и они сами, ради развлечения своего эго. Праздновали, пока мы теряли сон и надежду на возвращение любимых, проливали слёзы над фотографиями, бережно перебирая воспоминания — как хорошие, так и плохие. Они радовались, бессовестно живя, не испытывая мук совести, игнорируя слёзы матерей, отцов, детей и близких, насильно уведённых в рабство! Эти люди достойны жизни? И я отвечу: нет! Они не заслуживают ни суда, ни надежды на жизнь!