— Поздравляю тебя, Лёша!
Я сбежал по лестнице и пешком отправился домой, по дороге думая о разном.
Владик ко мне с того дня не приходил. Я у него тоже не был.
А Лёшка забегал ко мне на днях за какой-то книжкой. Про что говорила с ним Анна Аркадьевна, он не сказал. Во всяком случае, он не обижен на меня — это точно. Иначе он не позвал бы меня на свой день рождения, на который я пойду сегодня вечером.
Свой баснописец
Как-то после уроков, когда наша дружинная редколлегия сидела над чистым листом ватмана и планировала очередной номер стенгазеты, в класс вошёл Боря Калинкин.
— Ребята, — сказал он, отчего-то смущаясь, — я вот подумал… И, по-моему… мне кажется, мы могли бы… Может, нам басни помещать, а?
Минуту мы помолчали, потому что такая мысль ни разу не приходила нам на ум. Первым откликнулся я, как заведующий отделом юмора.
— Мы бы помещали басни, — сказал я, — если бы у нас были баснописцы. А раз их нет, так откуда же взять басни?
И тогда Боря Калинкин вынул из кармана куртки листок бумаги и протянул мне. Пока мы читали, он неотрывно следил за нашими лицами.
— Ну как? — спросил он, когда все прочли, и покраснел.
— Что ж, — сказал наш редактор Юра Мухин. — Это басня «Волк и ягнёнок», так? Про вчерашний случай?
— Да, — сказал Боря Калинкин.
Они имели в виду, что вчера во время перемены шестиклассник Грачёв приставал к второкласснику Куницыну, пока не вмешался проходивший мимо сторож Федосеич.
— Волк — это, значит, Грачёв? — спросил редактор.
Боря Калинкин кивнул.
— А ягнёнок — Куницын?
— Куницын, — подтвердил Боря.
Юра Мухин задумался.
— Ясно ли это будет? — произнёс он неуверенно.
— По-моему, да, — сказал баснописец, — это же аллегория…
— Я понимаю, что аллегория, — сказал Юра Мухин, почему-то рассердившись. — Мы-то понимаем, а ведь читатели у нас такие есть, что аллегории и не проходили ещё. Они, может, и про эпитет ещё не слыхали, а ты им аллегорию! — И наш редактор озабоченно нахмурился.
Боря Калинкин молчал, видно не зная, что возразить. Но тут мы все стали убеждать Юру Мухина, что в басне всё понятно, и кончилось тем, что решено было её поместить. Юра Мухин настоял только, чтобы над басней было написано: «Некоторые шестиклассники пристают к некоторым малышам». И после того как на это согласились, редактор больше уж не возражал против басни Бори Калинкина.
Через несколько дней стенгазету вывесили. В большую перемену возле неё столпились ребята. Все замечали прежде всего басню. Над нею было выведено крупными буквами «Борис Калинкин», а сам Боря стоял немного поодаль и смотрел на читающих.
Читатели, не отходя от газеты, обсуждали заодно и басню и рисунок к ней. На рисунке изображался волк с длинными, как кинжалы, клыками, который замахнулся передней лапой на небольшого козла, хотя в басне речь шла о ягнёнке, а вовсе не о козле.
Ребята ругали нашего газетного художника за то, что он только испортил басню, а художник оправдывался. Он говорил, будто всегда считал, что козёл и ягнёнок — это одно и то же.
Басня всем понравилась. Я слышал, да и Боря Калинкин, наверно, тоже слышал, как ребята между собой разговаривали:
— Ну, теперь у нас есть свой баснописец!..
— Ага. А ты этого Калинкина видел когда-нибудь? Он из шестого «Б», кажется?..
— Здо́рово он про Грачёва, да?
Но самому́ Грачёву басня, конечно, не пришлась по вкусу. Мы, понятное дело, и не думали, что он от неё получит удовольствие. И, однако, того, что случилось на следующей перемене, мы совсем не ожидали.
Грачёв подошёл к Боре Калинкину и, держа сжатые кулаки за спиной, спросил:
— Это я волк, говори?
Баснописец побледнел.
— Ну, говори, я волк, да? — повторил Грачёв, подвигаясь к Боре Калинкину вплотную.
— Почему ты, — тихо сказал Боря, отступая на шаг, — с чего ты взял? Это просто я изобразил… ну, вообще хулигана.
— Ага, я говорил! — торжествующе закричал Грачёв. — Слыхали? Я говорил: это не про меня!
Вокруг них собрались ребята.
— Вот, — обратился к ним Грачёв, — кто лучше знает, про меня это или нет: вы или Калинкин? А он сам сказал! Повтори-ка, Калинкин…
И Боря неохотно, но всё-таки внятно повторил, что басня не про Грачёва, а так, вообще…
— Пожалуйста, — радовался Грачёв, — прошу теперь на меня не указывать!
Многие были прямо поражены поведением баснописца. Я, например, считал, что Боря Калинкин просто струсил, другие считали, что, может быть, Боря и правда писал не о Грачёве и Куницыне.