Выбрать главу

-- Скажу, скажу... Дурачье эти наши мужики самые, правду надо говорить,-- философски разсуждал дядя Листар, разставляя руки.-- А того не сообразят, что все под Богом ходим: сегодня я справный, самый естевой мужик, а завтра заминка вышла, и я сам в лётные попал... Это как? Понимать все это надо, а не то, чтобы бояться. У нас в Тебеньковой эк-ту один брательник другого топором зарубил, ну, большая неустойка вышла; засудили сердягу, теперь тоже, поди, в лётных где-нибудь по Сибири мается.

-- А много лётных через ваши места проходит?

-- Страсть сколько: день и ночь идут... по одному, по два, по три. У нас насчет этого даже очень способно -- никто пальцем не пошевелит бродяжку настоящаго, а еще кусочек хлеба подаст. Не как в этой проклятущей Сибири -- там, брат, травят горбачей, как зайцев. Эти желторотые сибиряки -- сущие псы... А у нас у каждой избы такая полочка к окну пришита, чтобы на ночь бродяжкам хлеб выставлять. Бабы у нас жальливыя насчет бродяжек... Вот разбойникам да конокрадам спуску же дадим, это уж точно!

В этой мирной беседе не принимал участия только один больной Иван: он лежал с закрытыми глазами и молча слушал болтовню лётных с дядей Листаром. Последняго он узнал по голосу и теперь старался не попадаться ему на глаза: еще узнает, пожалуй, и разблаговестит в Тебеньковой.

-- Вы-бы, черти, хоть землянку сделали, что ли,-- говорил дядя Листар, собравшись уходить.-- Мало ли какая причина: дождичком прихватит, росой тоже... невпример способнее землянка-то, а то попросту балаган оборудуйте. У нас жить можно: народ естевой, не чета сибирским-то челдонам. Худого слова не услышите, ежели себя будете соблюдать... Только вот с писарем надо будет маленько сладиться, и чтобы прижимки какой не вышло. Наши шадринские писаря, как помещики: приступу к ним нет.

-- Уж как-нибудь сладимся, зелена муха...

III.

Татарский остров издали походил на громадную зеленую пиалку. Века Исеть плыла здесь широким плесом, точно в пеленой бархатной раме из вербы, ольхи, смородины и хмеля. Кругом, насколько хватал глаз, разстилалась без конца-краю панорама полей, сливавшихся на горизонте с благодатной ишимской степью; два-три кургана едва напоминали о близком Урале, откуда выбегала красивая Исеть, вся усаженная богатыми селами, деревнями и деревушками, точно гигантская нитка бус. Место было широкое и привольное, какия встречаются только в благословенном Зауралье, где весело сбегают в Исеть реки: Теча, Синара и Мияс, эти настоящия земледельческия артерии.

В полуверсте от Татарскаго острова, вниз по течению Исети, на плоском песчаном берегу, плотно уселось своими двумя сотнями изб богатое село Тебеньково. Издали красовалась белая каменная церковь; единственная широкая улица тянулась по берегу версты на две, как это бывает в настоящих сибирских селах. С тебеньковской колокольни можно было разсмотреть несколько других селений: верстах в десяти вверх но течению Исети горбились крыши деревни Чазевой; вниз по течению, прикрытое зеленым холмом, пряталось село Мутовкино; в стороне, где синел старинный башкирский бор, как свеча, белела высокая колокольня села Пятигорь. Эту картину портило отсутствие леса -- от прежних вековых лесных дебрей, на пространстве сотен квадратных верст, сохранился только пятигорский бор, жиденькие березовые перелески, гривки и островки из смешанной зелени, прятавшиеся по логам и оврагам. Зато полям не было краю -- точно на диво развернулась сказочная скатерть-самобранка: ярко зеленели озими, желтели, как давно небритая борода, прошлогодние пары, черными заплатами вырезывались яровыя.

-- Эх, места-то, места сколько...-- повторял с каким-то сожалением. иосиф-Прекрасный, в котором сказывался великорусский пахарь.-- Не то, что в нашей Нижегородской губернии... кошку за хвост повернуть негде. Тут помирать не надо: во какие луга-то...

Татарский остров получил свое название в темныя времена башкирских бунтов, когда на нем отсиживались воевавшие с русскими насельниками башкиры. Предание гласило, что эти защитники своей родины полегли костями на Татарском острове, все до последняго. Вообще, цветущий бассейн p. Исети в течение целаго столетия, начиная с перваго башкирскаго бунта, вспыхнувшаго в 1662 г. под предводительством башкирскаго старшины Сеита, и кончая пугачовщиной, служил кровавой ареной, и весь этот благословенный простор залит реками башкирской крови. После окончательнаго замирения Башкирии прошло не более ста лет, и эта "орда" превратилась в настоящее русское приволье: на месте башкирских улусов, стойбищ, тебеневок и кошевок, выросли русския деревни и развернулись крестьянския нивы, как на месте скошенной травы вырастает новая... Воспоминанием о поэтическом и воинственном башкирском племени сохранились в Зауралье только жалкие островки башкирскаго населения да башкирския названия русских сел, урочищ, рек и озер.