Вышедший из подъезда мальчик был похож на своего брата, фотографию которого так же публиковали в газете, как две капли воды, так что Лысая даже не сомневалась в их родстве. Душу тут же загрызли непонятные кошки, которых Пашка принялась стремительно отгонять: мне своих хватает, одну вон, бабке несу.
«К тому же, я тут вообще не при чём, это всё Кир, — говорила она себе. — А он говорил, что не специально так сильно врезал. Да нормально всё с этим спортсменом, жить будет…»
Но на душе было неспокойно.
Звонок в квартиру бабки был как птичья трель. Пару раз нажав, Пашка оставила кнопку в покое. За дверью с древним, как СССР, почтовым ящиком раздались шаги.
— Кто там?
— Здравствуйте, это подруга Лизы, она должна была позвонить, — сказала Пашка как можно более дружелюбно, а про себя подумала: «лишь бы не оказалась как Хрыч».
…Бабушка открыла дверь. Перед Пашкой предстала очень симпатичная полноватая старушка с седыми кудрями, со смеющимися глазами за стёклами круглых очков, в светлой шали, накинутой на плечи, да домашнем платье.
— Здравствуй, — поздоровалась Маргарита Семёновна. — Ты Паша, да?
Она опустила глаза, посмотрев на Зайца.
— Ой кто это у нас тут такой хороший, — не задавая лишних вопросов, она аккуратно взяла его с рук Лысой к себе.
Некоторые люди, разговаривая с животными, любили сюсюкать, делая губы уточкой; другие же — и им Пашка отдавала своё молчаливое предпочтение — просто понижали голос, говоря ласково, как с ребёнком. Данная бабушка относилась к последним, так что Лысая поняла: Заяц точно попал в хорошие руки.
— Ну что у тебя с лапками-то, хороший?
— Его хулиганы мучили, — просто сказала Пашка. — Мы его к ветеринару сводили. Лапки заживут спустя время, но мне его родители держать запрещают… Извините, если что.
— Да ничего, — тепло улыбнулась бабушка. — Я позабочусь. Хорошая вы девушка, раз такое чудо спасли. Его зовут как-нибудь?
— Да, я… Ну, пока домой несла, назвала его Заяц. Пока что так.
— Зайчик! Ну вот и хорошо! — старушка так искренне обрадовалась, тиская кота, что Пашка даже немного растрогалась.
Немного помолчали: Лысая поняла, что пора уходить.
— Ну, всего доброго… Спасибо вам.
— Давай-давай, тебе тоже, милая, спасибо. Ты, я вижу, хорошая девочка, позаботься там о Лизоньке, хорошо?
Сердце Пашки ёкнуло — но та выдавила из себя подобие улыбки.
— Х-хорошо, конечно…
Улыбнувшись на прощание, бабушка закрыла дверь. Холодным эхом защёлкали замки. Лысая, сунув руки в карманы, стала спускаться, раздумывая, куда пойти дальше. Ответ пришёл сам собой: если ребята собираются вписаться у Лизка, то ей сам бог велел пойти и присоединиться к ним. Заодно и дома ночевать не придётся.
На выходе из подъезда она опять встретила того мальчика: он возвращался домой с полным пакетом продуктов. Когда он прошёл мимо, Пашка обернулась и посмотрела ему в спину. Ей хотелось что-то сказать, хоть словом, хоть жестом извиниться за всё, что ему пришлось пережить, и во что она не вмешалась: не могла и не имела права.
— Пацан, — позвала она.
Парень молча обернулся. В свете подъездных ламп сверкнул очками.
Поняв, что должна хоть что-то сказать, Пашка поспешно выдала:
— Извини, ладно?
— За что? — не понял тот.
Осознав, что вышло очень глупо, Лысая махнула рукой, молча развернулась и вышла из подъезда.
2.
Когда она добралась до девятиэтажки, где жила Лизок, уже порядочно стемнело. Отправив матери сообщение, что переночует у подруги, Пашка поспешно поставила телефон на беззвучный режим, предчувствуя, что возможны звонки с многочисленными протестами. Ничего, пусть отойдёт от их ссоры, а уже потом они поговорят, и Лысая «пояснит все за косяки».
Пашка позвонила в дверь, и Лизок очень скоро ей открыла: немного полноватая, одетая в чёрную футболку и рваные колготки, она обняла подругу, ещё не успевшую разуться.
— Проходи, там уже все. Говнарь пивка закупил.
— Эхаааа, здаароваа!!! — громогласно поприветствовала компанию Пашка, входя в светлую гостиную. Кир, Сумчик и Говнарь уже были здесь, только Простынь где-то задерживался. При беглом осмотре Пашка заметила пустую бутылку возле батареи: ребята времени зря не теряли.
— О, Лысая! — удивился Кир, приподнимая в её честь открытую бутылку. — А чё, я думал, ты кота там лечишь, все дела.
— Да куда там, — отмахнулась Пашка, потирая кулаки. — Мамаша выгнала к херам, посрались с ней. Я Лизкиной бабке его отдала, она у неё нормальная вроде.
— Ага, нормальная, — скривила лицо Лизок, появившаяся сзади: закрывала дверь. — Ты с ней не жила, заёбывает конкретно. Кошек любит, а людей терпеть не может…
«Я точно в верную квартиру позвонила?» — подумала Пашка, вспомнив доброжелательную старушку, принявшую к себе Зайца. Кроме того, её последние слова про заботу о Лизке… не было похоже, будто она действительно скрытый социопат.
— А чё, Простынь-то придёт, не? — спросил Кир у Говнаря.
Тот пожал плечами.
— Должен.
Говнарь и Простынь постоянно ходили вместе, и, несмотря на видимые сильные различия, хорошо между собой ладили. Лысая всегда удивлялась, почему этих двоих вообще тянуло друг к другу. Говнарь, он же Антон Чёрный, был широкоплечим и низкорослым, слегка полноватым подростком, пытался отращивать бороду, но пока что у него плохо выходило. Увлекался фотографией и выпивкой, много матерился, взгляды на многие вещи имел суровые. Если он про что-то не говорил «говно» — с этим можно было иметь дело (собственно, благодаря этому и родилась его неблагозвучная кличка). В то время как Простынь — он же Саня Простынёв — был полной его противоположностью: худой, высокий, вежливый, немного грустный, пока не выпьет, но всё равно свой. И эти двое были совершенно неразлучны! Очень часто они для вида сыпали друг на друга оскорблениями, однако это было что-то вроде игры в теннис: никто из них всерьёз не обижался, хотя не знающий человек мог бы подумать, что они серьёзно друг на друга злы. То, что Говнарь с Простынем неразлучны, было для всех здесь так же очевидно, как-то, что небо сверху, а Пашка лысая.
Простынь явился через полчаса, запыхавшийся, но счастливый, что добрался. К его приходу Кир выпил достаточно для того, чтобы заплетался язык, но ещё не совсем достаточно, чтобы подкашивались ноги. Румянцем залилась и Лизок, да и Лысая заметила, что уж очень смешные у Говнаря порой шутки, даже если он не шутит совсем. Как бы то ни было, Простынь встретили с распростёртыми объятиями, и даже откупорили ему бутылку водки. Простынь хоть и казался хлюпиком, но пить всегда предпочитал из горла, из-за чего снискал немалое уважение Кира.
…В целом, эта ночь, склеенная потом Пашкой из обрывков воспоминаний, была довольно странной. Они спели пару песен под гитару (Лизок хорошо играла), случайно выломали задвижную дверь шкафа-купе, нарисовали член на лбу вырубившегося Кира, а когда он проснулся, то стал с криками гоняться за Простынем по всей квартире, опрокинул кухонный стол и в конце концов запер его в шкафу. Лысая хохотала вместе со всеми, когда Кир закинул сопротивляющегося Говнаря на спину, и, что-то матерясь в сторону Гарри Поттера, врезался в стену, кубарем повалившись на пол. Говнарь ругался вслед, причём ещё ядрёнее. А дальше — как в тумане. Пашка ничего не могла вспомнить.
В следующий момент они сидят на балконе, прижавшись спинами к стене, а плечами друг к другу. Лысая понимает, что пришли вызванные соседями менты — больно громко они шумели. Сверху сквозь ветви клёнов светила луна, рядом были Кир и Говнарь, в квартире Лизок клятвенно заверяла полицейских, что всё хорошо и… и что могло быть лучше? Пашка блаженно улыбалась, но затем поняла, что вообще не помнит, что привело к тому, что они спрятались на балконе.
— О, коньяк есть, — прошептал Кир, показывая друзьям бутылку. — Лысая, хочешь?
Пашка с удовольствием хлебнула. Коньяк был крепкий и вкусный. В голове — шаром покати, а на сердце так хорошо, как будто все беды разом ушли.
…Лицо щекотно: по нему елозят чьи-то пальцы. Лысая, смеясь, ударяет кого-то наотмашь: а ну не лезь!..