Как-то я прочла маленькую бумажку на доске объявлений около учебной части: «Студентка Лысенко-Птаха отчислена с химического факультета МГУ по состоянию здоровья.» И вдруг будто камень с души свалился – я поняла, что Галя жива. Где она теперь? Пусть Сергей немедленно выяснит…
Однажды я зашла в общежитие и вроде бы невзначай опросила, что случилось с Галей Лысенко-Птаха. Мне наперебой рассказывали, что она то ли чем-то обожглась, то ли разлила какую-то жидкость и надышалась вредными парами. Потом, кажется, лежала в больнице и в результате запустила учебу … Говорят, просила академический отпуск, но почему-то ей отказали, и просто отчислили… Наверное, врачи нашли что-то серьезное.
Никто ничего не знает, и легко верят любому вранью, распускаемой титулованными убийцами и их равнодушными ко всему прихвостнями.. Так спокойнее…
Осенью 1969 какая-то женщина по имени Катя Морозова позвонила моей матери.
– Этот телефон мне дала ваша дочь в больнице, – сказала она и хотела что-то объяснить, но только при личной встрече. Когда мать спросила, не хочет ли она увидеться со мной, Катя, помолчав, ответила: «Быть этого не может!..»
Катя оказалась белозубой и румяной, лишь по выцветшим безжизненным волосам, все еще хранившим след неудачной шестимесячной завивки, и сухоньким рукам я узнала в ней маленькое слезливое существо. Выяснилось, что газ, которым она надышалась, вызывает кратковременное расстройство психики, главным образом, страх. Теперь все прошло, вот только бессоница замучила, да головные боли – это от нервов, никак не может забыть больницу. Поделиться, как назло, не с кем, был один мужичок на примете, и то после этой истории сбежал.
– Я-то теперь в стороне, а сказать, что там увидела, никто не поверит
– А зачем говорить? – весело заметил Сергей, – Живи себе поживай, да добра наживай!
– Нельзя такое злодейство от людей таить! – с нервной убежденностью воскликнула Катя, – только вот сказать страшно: жить больно охота.
– Ну а перед смертью, сказала бы? – поддел ее Сергей Водянистые глаза Кати застыли в недоумении. – Ясное дело… только как доказать? Документы нужны, а они за семью замками.
Вот, скажем, пристают, почему работала без противогаза. Если я объясняю, что мне его не дали, сразу чувствую недоверие. Как-то со злости ответила: «противогаз – излишняя роскошь!» Приятель не уловил иронии, но зато был преисполнен сочувствия…
– Такова человеческая природа,– заметил Сергей, разливая по рюмкам коньяк, – надевать на себя защитный панцирь оптимизма или прятать голову под крыло. У кого какое крылышко – телевизор, рыбная ловля или моды… Власть выгодно использует наше естественное желание – верить в лучшее, а не в худшее. А ежели тебе, дорогая Катерина, так уж невмоготу молчать о преступлениях в ваших СПЕЦ, клади на стол доказательство. Есть у вас оно? Тут же и разберем….
– Да есть одно, – нехотя произнесла Катя, которая не верила красавцам-говорунам. – Вот мое доказательство! Или вам неинтересно? – И, не ожидая одобрения, заговорила быстро, взахлеб о том, что, видно, болела, как свежая рана – У нас на опытном военном химическом заводе под Калининым, в феврале это было, 1969-го, травили беременных женщин. Вам это, Сергей, интересно – нет?
– …Беременных… все же…– процедил Сергей. – Такого не слыхал…
– Так вот, моя последняя соседка по палате Нина Бакова. Около года назад она ждала ребенка, поэтому начальство предложило ей более легкую и безопасную работу в другом цехе. Оказалось, там скопилось более двадцати беременных женщин. Однажды кто-то из них почувствовал слабый запах, а может это только показалось. Кто-то потянул ее к выходу; дверь заперта. Крики не помогали – через некоторое время военизированная охрана выпустила только троих. Остальных выпускали маленькими группами через определенные промежутки времени, периодически запирая дверь снова. Всех женщин немедленно развезли по больницам. Нина попала в Перовскую. Опасаясь за здоровье будущего ребенка, требовала от врачей прервать беременность. – Аборт делать не стали, шесть месяцев ее держали в больнице и исследовали. Ребенок родился, как сказали врачи, «с некоторыми отклонениями от нормы». Его отправили в какую-то другую больницу, и Нина никогда больше не видела свою дочь. Когда я уходила, Нина попросила меня оставить адрес: в Москве у нее никого не было, а она думала, что именно здесь, в столице, она найдет справедливость. Нина обила все пороги, дошла до Министерства Здравоохранения, пытаясь хоть что-то узнать о дочке или хотя бы получть ее останки. Только когда встретилась с другими женщинами из этого цеха, поняла, что даже надежда на справедливость – потеря времени. Те, у кого дети родились живыми, больше их не видели. У некоторых – родились мертвыми. Часть женщин погибла –те, кто выходил в последних партиях. Никакого – объяснения или компенсации за несчастный случай никто не получил.