Да, в этот момент я еще могла мечтать о горных лыжах и красотах Бакуриани. Судьба долго лелеяла меня. Она дала мне чудесных родителей, любимого супруга, преданных друзей. Единственное, чего мне всегда не хватало – времени…
И теперь нужно сделать всего одну перегонку, чтобы выиграть целый месяц. Пусть даже через силу.
Наверное, мне было очень плохо, если я все еще молча стояла перед Пшежевским, переминаясь, как школьница, с ноги на ногу.
– Нужно! Вы понимаете нужно! – настаивает он. – Вы всю кафедру подведете…
Нужно! Это слово вгоняли в меня со школьной скамьи. И прочно, как аксиома, втемяшенное в меня слово гасит все мои сомнения.
– Да, идиотская спешка, – соглашаюсь я, машинально собирая прибор для вакуум разгонки. – Конечно, на кафедре много сотрудников, которые могли бы завершить то, что под силу и студенту третьего курса… Видно, для него это дело принципа. Он хочет, чтобы я честно отработала свою пятерку.
За окном уже давно стемнело. Я сижу в защитных очках и смотрю, как в приемник падают капли. Температура, давление, капли… Немыслимая боль в голове. Температура, давление, капли.
– Можно снять очки, – доносится до меня голос Пшежевского. – Вот и все. Как самочувствие?
– Плохо.
– А выглядите вы нормально.– Он испытующе, заботливо, казалось мне, оглядывает меня.
– Пожалуйста, вымойте посуду и вытяжной шкаф… Потом поговорим, и я доставлю вас в общежитие..
Наверное, эта посуда и была тем самым перышком, которое ломает спину верблюда. Сознание честно заработанной пятерки уже не вызывало радости..
Какая чепуха с этой зачеткой. Она же дома! И при чем здесь общежитие… Я на ногах не стою, о чем сейчас разговаривать? Плевать я на все хотела… Сбежала вниз, схватила пальто и, не застегнувшись, выбежала на морозную улицу…
Угасающая осенняя голубизна неба заставляет остановиться, порадоваться прозрачной и бесконечной голубизне, оглядеться вокруг. Я глотаю воздух, пахнущий дымом и свежеиспеченным хлебом. Тогда я еще не понимала, какое это счастье – дышать. Может надо было постоять подольше и надышаться на много лет вперед…
Но такси уже мчится по Ленинскому проспекту.
Светлое, недавно выстроенное здание. «Полимеры – это будущее», – гласит надпись у входа, к которому подъехала скорая помощь.
– Кому-то еще хуже, чем мне? – подумала я вслух. И мысли у меня не было, что она за Любой Рябовой. Что забота Пшежевского обо мне простиралась так далеко…
Я должна вернуться в сегодняшнее утро, и снова притти в свой дом.
Это был «маршальский дом», как его называла наша тихая Якиманка. Он высился напротив французского посольства. Во двор часто въезжали черные «Чайки», и тяжелые двери подъездов распахивались перед адмиралами и маршалами.
Первый раз я пришла сюда еще школьницей. Отец моего будущего мужа «адмирал» Рябов возглавлял политическое управление военного флота. Мне в ту пору это почти ничего не говорило. Генерал-полковник береговой службы или «Адмирал», как его все в доме называли, неожиданно умер, по сообщению газет, в «полном расцвете сил». Вернувшись с похорон, свекровь впервые сказала, что его здоровье подорвали те два года лагерей, хотя еще до войны он был реабилитирован и молниеносно повышен в чине. Мужу и свекрови остались немалые сбережения, многокомнатная квартира и государственная пенсия. Казалось, ничто на свете не могло поколебать спокойствия и благополучия этой семьи. И хотя адмирал уже давно покоился на Ваганьковском кладбище, уклад нашей семьи не изменился. За три года замужества я почти привыкла ощущать себя маленькой частицей нашей военной элиты. Правда, меня еще смущали многочисленные лифтеры и коменданты, которые почтительно раскланивались со мной, когда я входила или выходила.
В доме отца, концертмейстера и дирижера Большого театра, я не привыкла, чтобы кто-то здоровался со мною первым. Пришлось свекрови снова и снова повторять мне свои уроки:
– Вся эта челядь обязана тебе в пояс кланяться, – строго наставляла она.
– Коли тебе не по нраву, можешь даже не замечать. Но запомни раз и навсегда, что ты теперь Рябова.
– Чем от тебя несет?! – Сергей шарахается в сторону.– Это что-то жуткое. Рядом с тобой стоять невозможно.
Я бросаю одежду в кладовку, халат вывешиваю за окно.– Подумаешь, несет…– ворчу я. Иногда его барство раздражает меня.– Я целый день работала, как проклятая…
– Черт бы подрал твою химию, Единственно, что я хочу, чтоб моя жена почаще была дома…